Антонин, последние сутки проведший на ногах в хлопотах по поводу предстоящей операции, пренебрегает и настойчивыми предупреждениями Алекто, и подсказками собственного здравого смысла. Какая разница, как сильно на нем скажется эта активность на фоне случившегося после Хогвартса, на фоне тех зелий, что он пьет бесконтрольно и безудержно, начиная с пятого февраля, если итог все равно маячит в обозримом будущем. Сейчас нет для него ничего важнее, чем уничтожить Министра Магии, осмелившегося не склонить в ужасе голову перед мощью Милорда и его соратников, сумевших избежать и смерти, и забвения. Убийство Скримджера, уверен Антонин, разом искупит их хогвартский провал, обеспечит победу.
Сладость этого слова на языке делает терпимой горечь зелий и поражения, и Антонин входит в помещение, где содержится приманка для Министра, едва ли не в приподнятом настроении. Ни жалкое состояние Итон, н его собственная слабость, тщательно укрытая за напускной бравадой, не могут помешать ему прочувствовать свой триумф.
Все надежды, все чаяния Итон были уничтожены одним махом: она дала себя поймать, дала себя пытать, вывернулась наизнанку перед ними - теми, кого, наверное, клялась убить, просыпаясь ночами в своей холодной постели после смерти мужа. И раз уж она была готова к смерти, в этом-то он ей и откажет, как отказала в свое время она ему в сокровенном желании жить, когда оставила в той камере в Румынии.
Это настолько прекрасно, что может частично примирить Антонина с приближающейся смертью. Он уничтожит врага, он обезглавит Министерство - и это будет его последним даром себе и Милорду.

- Надеюсь, вы готовы к насыщенному событиями дню, - маска безукоризненного джентльмена идет ему больше прочих, и Долохов улыбается, легко и весело, даже заговорщицки, будто уготовил Дженис прекрасный сюрприз. - У нас с вами много работы: для начала  подлатаю ваши боевые раны, моя дорогая.
Его улыбка полна сарказма - раны Дженис Итон существенно разнообразило пребывание в плену. Николас любезно взял на себя некоторые традиционные этапы гостеприимства, но даже стреноженный Лестрейндж сумел отметиться у пленницы. Сарказма прибавляется от сознания удачного каламбура, который, впрочем, Долохов оставляет при себе.
- Затем мы приведем вас в приличный вид, чтобы вы презентабельно выглядели и мистер Скримджер не вздумал передумать, бросив на вас один-единственный взгляд. И, наконец, я позабочусь о том, чтобы вы забыли то, что вам не следует помнить.
Антонин бодро информирует Итон о предстоящих мероприятиях с услужливостью вышколенного метрдотеля и даже чувствует себя похоже: он распорядитель, а Дженис лишь попавшая ему в руки глупая гостья.
- Ну же, не ленитесь, моя сладкая, вы заслужили небольшую передышку, - он невербально кастует анестезирующие чары, особенно внимание уделяя ноге и боку Итон, вытаскивает из внутреннего кармана мантии несколько флаконов и ставит их аккуратным рядком на отлевитированном к ведьме стуле. - И не упрямьтесь - мы пожертвовали этими зельями для вас, почти каждый из нас. В знак нашей благодарности за прекрасно проведенное время. Выпейте начиная с правого флакона. Выпейте сама, Дженис, я не хочу сегодня прибегать к Империо. После него Обливиэйт ложится не хуже, зато ощущения куда неприятнее.

Дженис ведет себя как маленький неразумный ребенок: прячет за спину флакон, изображает реверанс, настолько жалкий и неуклюжий, что ее учитель танцев - если он у нее, конечно, был - удавился бы на собственном шейном платке.
Антонин, все еще сохраняя позитивный настрой, контрастирующий с его внешним изнуренным видом, позволяет ей эти мелкие глупости. Она нравится ему этим, этой непосредственностью и ребячливостью, которые не так часто встретишь у женщин за сорок, тем более у чистокровных ведьм.
При иных обстоятельствах Антонин не отказал бы себе в развлечениях, заходящих еще дальше того, что уже выпало на долю Дженис - все в память Румынии, в память Джейн, в память того, как Дженис обвела его однажды вокруг пальца, подсунув вместо себя своего мужа.
Антонин на память не жалуется, и благодарен за это Одину - это наполняет его существование мелкими радостями, вкусом к жизни. Жаль, что вскоре всему придет конец - но он постарается, чтобы Дженис была рядом с ним на дороге, ведущей в Хель.
Она - достойная попутчица, что бы там ни было.
Он усмехается в ответ на ее невыразительный взгляд - пытается торговаться, пытается спасти хотя бы кого-нибудь. Допустить этого он не может - слишком жив в памяти их разговор в его румынской камере в новогоднюю ночь, и ему важно, действительно важно, быть правым: она никого не может ни спасти, ни защитить. Судьба распоряжается всеми - и Скримджеру предначертано умереть с той самой минуты, когда он выступил против Милорда. Пожиратели Смерти всего лишь орудия, предстоящий обмен - декорации, и Дженис Итон не сможет воспрепятствовать фатуму, каким бы хорошим аврором она не была.
И все же вопрос его задевает - как задел бы любой умозрительный повод для интересной псевдо-философской дискуссии.
- Не знаю, моя милая. Может быть, Магическую Британию и Министерство впридачу? - усмехается Долохов, подходя ближе, опираясь на спинку стула обеими ладонями и крепко держа палочку. Дженис Итон не та, Снежной Королевой была Джейн Гамильтон, но его все равно веселит эта непрошенная аллюзия к маггловской банальной фольклористике. - Но вы, наверное, ждете другого ответа. Более личного. Даже, может быть, интимного.
Он улыбается шире - пусть подумает о своей неразборчивости в связях, пусть допустит, что он увлечен ею всерьез. Пусть как следует прочувствует это - после развлечений Николаса ей, должно быть, непросто осознавать себя любовницей.
- Может быть, вы и правы - к чему мне Британия, я даже родился не здесь, - доверительно сообщает Антонин, понижая голос до альковных интонаций. - И служба в Министерстве всегда казалась мне слишком скучной, пресной и лишенной жизни. Да и едва ли вы можете мне предложить Министерство, Дженис. Что вы вообще можете мне предложить?
Он обводит ее взглядом, констатируя про себя, что придется постараться с лечением как следует.
- Идите за мной, моя сладкая, вам уже должна стать лучше после принятых зелий - займемся вами вплотную, - он собирается уделить ей столько внимания, будто провожает в последний путь. По крайней мере, задуманное в целом совпадает, разница лишь в том, что дело он имеет не с покойником, а с живой ведьмой.
Долохов возвращается к двери, распахивает ее с издевательским гостеприимством:
- Выходите, Дженис, и поворачивайте направо. Через некоторое время мы доберемся до лестницы, затем вам придется подняться на два лестничных пролета и снова свернуть направо. Не заставляйте меня подгонять вас в спину с помощью чар - сходство с клейменым животным вам не к лицу.
Он не уточняет, что ждет ее в конце путешествия - пусть подумает об этом сама. Пусть подумает, обо всех ли планах на нее ей уже известно - обычно это располагает к беседам, а Долохов был настроен поговорить.

- Не такая забавная, какой может быть смерть, - галантно отзывается Долохов, следуя за Дженис. Она еле идет - передвигает ноги так медлительно, что Антонин представляет, каких усилий это от нее требует, но, вопреки своим словам, не подгоняет ее. Впереди у них несколько часов, что с того, если ей придется ползти по этой лестнице.
Ее предложение - такое щедрое - все еще жжет ему щеку, как оскорбительная пощечина, но Долохов придерживает свои чувства, заворачиваясь в чуть насмешливую и старомодную галантность, будто в непробиваемый щит. Насколько он знает Дженис Итон, она лишена абстрактного мышления: для нее имеет значения лишь то, что она понимает, что попадает в ее постоянный опыт. Желай она оскорбить его, действовала бы прямо - так, как провоцировала Рудольфуса в день своего появления здесь, и все же сослагательное наклонение, намеренное или нет, показывает: она не верит, что его заинтересует ее предложение.
Долохов проворачивает в пальцах волшебную палочку. Слова о времени отзываются в нем дрожью. Его война со временем почти проиграна, и отныне каждый его шаг может стать последним, а потому ему нельзя размениваться на второстепенное: ни золото Гамильтонов, ни тот предсмертный покой, который Дженис зовет свободой, ни продолжение рода - ничто из этого не должно отвлечь его от клятвы, данной Тому.
Этот обмен, смерть Руфуса Скримджера - то, что еще ему по силам, и Дженис даже не представляет, насколько высока цена жизни господина Министра в данном случае. Она равна чести Антонина, равна его клятве сюзерену - зная это, Итон вряд ли вступила бы в обсуждение торгов. Но она не знает - и Антонин не собирается посвящать ее в собственные представления о чести, да еще на ходу, когда она вся полна яда и боли, когда она едва ли соображает как следует.

Будто в ответ на его ремарку о смерти, Дженис упоминает самоубийство матери.
Антонин не сбивается с шага, но крепче вцепляется в перила лестницы, перенося вес с одной ноги на другую.
- Мне жаль, что ваша матушка так и не полюбила вашего отца, - он совершенно искренен, когда говорит это, - и жаль, что она потеряла силы жить, когда вы были еще так молоды. Вы были близки с ней, Дженис?
Он никогда не хранил Джейн Гамильтон ни верности, ни памяти - быть может, все было бы иначе, сложись его судьба иначе и останься в мирных водах, выбранных Дитрихом Мейером - но если и были в жизни Антонина Долохова точки невозврата, одна из них осталась там, в дешевом номере берлинского отеля, во влажном хвойном запахе потрепанного венка, во вкусе прощального поцелуя Джейн и ее отказе. В конце концов, несколько последующих лет он вызывал на дуэль каждого, кто припоминал ему побег из Берлина от Мейера, но смерть упорно принимала его дары, но не его самого.
- Я не дам вам покончить с собой, Дженис, - произносит он мягко. Так мягко, что это звучит почти любовным признанием - но скрывает в себе вовсе не обещание защиты или безопасности. У Дженис Итон своя роль в этой постановке - очень важная роль, и ей нужно доиграть сцену до конца и блистать.
Поднимая ее на ноги за плечо, Антонин подновляет анестезирующие чары, встряхивает Эннервейтом, усмехается с симпатией - то, что она еще сохраняет способность шутить, хороший признак. Пусть шутит - совсем скоро ей будет не до того.
- Боюсь, я разочарую вас, миссис Итон: это совсем скромная вечеринка-сюрприз. Никого, кроме вас, я на нее не пригласил.
Ему не нужны свидетели - их беседы с Дженис не для посторонних ушей, и Антонин ценит эту интимность между ними.
Отпирая нужную дверь, почти вталкивает Итон в холодное помещение - распахнутое настежь окно выстужает комнату, в которой нет ничего, кроме узкой, явно трансфигурированной кровати и массивного письменного стола, на котором дожидаются Дженис еще несколько флаконом с зельями и несессер.
- Давайте, моя милая, мы почти пришли. Вам нужно принять ванну, привести себя в порядок - ваш выход должен быть в блеске славы, - развлекается Долохов, указывая на следующую дверь в стене напротив: ранее используемые для гидротерапии, эти помещения все еще могут быть пригодиться.
За этой дверью узкое вытянутое помещение без окон, где стены и пол выложены кафелем. Несмотря на относительную необитаемость музея, замурованные в стенах водопроводные трубы гудят и стонут. Борта массивных ванн, снабженные крючками и креплениями для ремней и прочей амуниции, применявшейся в Бедламе в начале века для лечения буйных пациентов, поблескивают в магическом освещении.
- Выбирайте ванну, моя дорогая - и не вздумайте утопиться или разбить себе голову о борта. Как я уже сказал, я не допущу, чтобы вы покончили с собой, - Антонин смотрит на Дженис как на собственное творение, которое предстоит покрыть последними слоями лака, и спускать с нее глаз не собирается, принимаясь расстегивать застежки на мантии.

- Тем, кто хорошо себя ведет, - не остается в долгу Долохов. Дженис Итон ведет себя плохо -  в масштабах, разумеется, и приняла достаточно зелий, чтобы воздержаться от алкоголя.
Обратив внимание на то, как неуклюже, без привычки, она подцепляет ремень на ванной, до которой сумела дойти - он явно погорячился с предложением выбирать - Долохов разглядывает ее неловкие движения, попытки поберечь правую руку, а потому не сразу реагирует на очередную колкость. Этим она пошла не в отца - Дитрих Мейер в отчаянных ситуациях терял и остроумие,  и связность речей.
Антонин неторопливо продолжает расстегивать мантию, почти чувствуя страх и отвращение Дженис - его это развлекает, очень развлекает, не говоря уж о том, что вызывает и другие мысли: жестокие, не имеющие ничего общего с намерением привести ее в форму получше перед обменом.
- Право, Дженис, - передразнивает он, но без улыбки, - у нас так мало времени - давайте не будем его терять.
Она выглядит очень уязвимой, когда сидит на ванной, уронив обе руки и даже сейчас неосознанно оберегая правую. Выглядит очень молодой - наверное, рядом с ним самим это особенно заметно, думает Долохов, который точно знает, что последние дни не пошли ему на пользу и прибавили лет.
Он подходит ближе, гладит ее по щеке - бедная потерявшаяся Дженис, использующая вымученные остроты как единственное оставшееся в ее распоряжении оружие.
Не отвернись она, так явно выдавая себя, все могло бы пойти иначе - но она отвернулась, и Долохов, лишенный прежде любимой охоты, не может отказать себе в этом удовольствии: добить птицу с переломанным крылом.
- Руку, Дженис, - не дожидаясь ответа, он поднимает ее правую руку, бегло ощупывая - в локте кость плывет под его пальцем: перелом. Исцеляющие зелья уже начали действовать, но этот перелом Антонин в расчет не принимал, и потому грубо, но эффективно залечивает его, накладывая одно заклинание дурмстранговского курса личной безопасности за другим, одновременно отвлекая Итон разговором.
- Скажите, моя дорогая, вы разучились принимать чужую ласку после смерти мужа или в вас никогда этого не было? - провокационно спрашивает Долохов, удерживая ее кисть и стоя так близко, что, повернись она к нему, могла бы уткнуться лицом ему в рубашку - омочить слезами, как писали в романах. - Вы либо вынуждаете причинить вам боль, либо причиняете ее сами - потому что не хотите, чтобы в сексе было хоть что-то от любви, искренности или нежности? Боитесь, что это сыграет против вас?
Он спрашивает мягко, однако уверен, что каждое слово выжигает в ее душе отметины, по сравнению с которыми развлечения Рудольфуса всего лишь детские игры.
- Как будто наказываете себя - даже здесь, даже сейчас, провоцируя, заставляя причинять вам боль. Считаете, это искупит ваши ошибки, смерть мужа или Скримджера? - договаривая, Долохов невербально заканчивает сращивать перелом, и перехватывает Дженис за затылок, пропуская пальцы сквозь взъерошенные пряди, прижимая ее голову к своей груди.
- Империо, - Его палочка упирается ей в левый висок. - Сосредоточьтесь на том, как исчезает боль, на своих ощущениях. Дайте себе принять предлагаемое. Не сопротивляйтесь мне. Наслаждайтесь, Дженис.
Отстраняясь от нее, Антонин с интересом наблюдает за одним из самых волнующих его в жизни экспериментов - может ли Империо, используемое как практичный и экономный способ получить желаемое, стать инструментом наслаждения.
Гладит Итон по щеке, по шее, заправляет ей за ухо упавшую на лицо прядь волос, улавливая легкое движение горла - она не то хочет что-то сказать, не то задерживает дыхание, а может - все разом.
- Ваше сопротивление бесполезно - непростительное не даст вам сопротивляться, убережет от боли, подарит шанс получить ласку и не предать памяти мертвого мужа. Не правда ли, это одно из лучших использований Империо?

Все еще держа руку на ее шее, Долохов улавливает, как она расслабляется.
- Вы просто плохо меня знали, Дженис, - с сарказмом улыбается он, отпуская ее, напоследок погладив по щеке. С каждым прикосновением ему становится чуть легче дышать, хотя действие тех зелий, что выпил он сам, уже начинает понемногу сглаживаться.
Отступая, Антонин стряхивает мантию с плеч, вешает на ту ванну, что осталась свободной, и небрежно указывает Дженис на массивные медные краны за ее спиной.
- Справитесь сами, моя милая? Горячая вода ускорит действие зелий и поможет вам размочить кровь и грязь. - Она выглядит потерянной, и Долохов сразу же поправляется. - Отверните оба крана, наберите в ванную воды так, чтобы вам хватало, и не жалейте горячей - чтобы едва могли терпеть. Отвлекитесь от боли. Слушайте мой голос.
Он может вести ее так за собой целую вечность - но у него нет в запасе этой вечности.
Долохов заглядывает в стоящую напротив ванну, отправляет в Итон брусок припасенного мыла - лаванда и мед - и расстегивает ворот рубашки: от воды поднимается пар, и в отсутствие вентиляции в помещении быстро становится душно. Кафельные стены покрываются влагой.
- Разденьтесь. Войдите в ванну. Смойте кровь с поврежденного колена.
Долохов не колдомедик, но видит: простым сращиванием костей не обойдется. Колено раздроблено, но у него нет ни настроения, ни желания заниматься целительством. Еще раз приказав Дженис игнорировать боль в колене, Долохов обходит ванну, наблюдая, как вода окрашивается розовым.
- Расскажите мне, Дженис, чего вы боитесь. Чего вы боитесь прямо сейчас.
Приказ ясен - она не сможет врать ему, просто не сможет, вся переполненная желанием сделать то, что он от нее требует.
И. хотя такая концентрация ему уж точно противопоказана, Антонин кастует Легиллеменс: слишком велик соблазн не только услышать, но и попытаться увидеть ее страхи. В конце концов, у него останется так мало на память после того, как она будет спасена Скримджером - а следующая встреча может быть так нескоро.

Он удивленно вздергивает брось, всем своим видом изображая невинность и непонимание - в вербальном выражении это могло звучать как "Меня, моя дорогая? Вы боитесь меня?" тоном недоуменного недоверия. И настолько увлечен этим, что временно даже отвлекается от легиллеменции - пока все, за что ему удалось зацепиться, это белый шум в ее сознании, полностью сконцентрированный на желании исполнить приказ.
Однако изображать непонимание и оскорбленную невинность долго ему прискучивает: Антонин улыбается польщенно, согласно наклоняет голову - ничего приятнее она ему еще не говорила.
У него возникает вопрос: знает ли она сама, насколько провокационно звучит ее ответ. Империо подразумевает честность - ей в голову не может прийти солгать ему без прямого приказа - но вот насчет того, является ли эта провокация намеренной или случайной, у Антонина однозначного ответа нет. Это не первый раз, когда он использует заклятие подчинения - и даже не десятый - но обычно Империо служило глубоко утилитарным, прагматичным целям, не предполагая или попросту не затрагивая вмешательство в эмоциональную сферу жертвы. Сейчас же происходящее развивается на совершенно ином уровне, и Долохов, будучи инициатором этого чуть ли не эксперимента, улыбается ободряюще, желая, чтобы Дженис продолжала.
Она не просто боится его - она боится, что ей понравится то, что он с ней сделает.
До чего умилительное признание. Годы в Аврорате не придали ей светского лоска и умения изворачиваться даже в беседе на щекотливые темы, но и в этом есть свое очарование. Признание заслуг льстит Долохову, изрядно тешит его самолюбие: Роберт Локамп был мягкой глиной в его руках, из которой он создавал макет, который не мог не понравиться Дженис - макет, играющий по ее правилам, держащийся флажков и, тем не менее, демонстрирующий искренний интерес. Удобная игрушка. Для женщины, которая боялась привязаться, боялась вновь обжечься, приняв чью-то нежность и ответив на нее, Дженис не могла пройти мимо Локампа, и не прошла.
Тем ироничнее, что по итогам это лишь помогло Антонину нащупать еще одно ее слабое место.
- Я уже говорил вам: никто не умирает из-за вас. Люди умирают рядом - потому что делают неправильный выбор, потому что оказываются в неправильном месте. - Он присаживается на край ванны, опускает руку в воду - горячо, но терпимо. Как раз, чтобы напряженные мышцы расслабились. - Скримджер делает то, что считает нужным - и вы не можете повлиять на это. Вы ни на что уже не можете повлиять - расслабьтесь. Перестаньте думать, что можете что-то изменить. Перестаньте бояться того, что ваша слабость опять кого-то убьет - дело не в вашей слабости. И это не убьет вас, моя милая. Сегодня - не убьет.
Наклоняясь над ванной, Долохов стирает с лица Дженис подсохшую кровь возле уха, нежно касается синяков, от которых вскоре не останется ни следа - она сохранит раны под кожей, и их вылечить намного сложнее.
- Легиллеменс.
От воды идет пар, по запотевшему крану медленно ползет капля за каплей, чтобы с глухим плеском упасть в наполненную ванну.
Сквозь белый шум до него доносится голос Скримджера - раздраженного чем-то Скримджера, который держит Итон за руки. А когда картинка меняется, память Итон, по его приказу утонувшей в собственных страхах, выкидывает ее лицо, полное удовольствия, запрокинутое к потолку номера Локампа.
Слишком много страхов на одну Дженис Итон, и она права - Антонин постарается использовать каждый.

Отредактировано Antonin Dolohov (7 мая, 2017г. 12:47)

Он проглядывает картинки на фоне белого шума - Империо все еще действует, но он дает ей мыслить самостоятельно пока, пробудив целую череду воспоминаний.
Улыбается в ответ ее улыбке:
- Мне интересно все, что касается вас, Дженис.
Ей не стоит на него смотреть - это только мешает, фиксируя ее в происходящем, напоминая о случившемся. Она, по ее собственному признанию, боится и ненавидит его, а это сильные эмоции - достаточно сильные, чтобы помешать расслабиться окончательно и отдаться заклятию подчинения на том уровне, где приказы и собственная воля смешиваются в уже единое целое, неразрывно связываются, переплетаются, чтоб больше никогда не подчиниться.
Антонин поднимается, обходит ванну и останавливается за спиной Итон.
Вода в ванной начинает остывать, пар уходит влагой на стены, и вода с мыльными разводами не скрывает порозовевшую от жары Итон.
Приманив кусок мыла, Долохов опускается на тот край ванной, что находится за спиной Итон, наклоняется к ее затылку.
- Выпрямите спину, - приказ, даже произнесенный негромко и ласково, остается приказом, и Империо не оставляет шансов Дженис сопротивляться, как не оставляет шансов сопротивляться ей и сам Долохов.
Мыло скользит по мокрой спине, омывая оставленный Рудольфусом Лестрейнджем символ непокорности. Работа грубая, но не без своей прелести - и Антонин не сопротивляется соблазну дотронуться до клейма большим пальцем, надавливая на инициалы, эту расписку в том, что Лестрейндж оказался бессилен подчинить себе жертву.
А всего-то и требовалось, что вспомнить об Империо.
Антонин помнит, что велел Дженис игнорировать боль, а потому не ограничивает себя, разглядывая оставленные на ее спине шрамы, переходит к изучению затейливой руны, стирая ладонью мыло и поглаживая Итон сзади по шее.
- Как любопытно, - рука Араминты чувствуется - едва ли в Англии есть еще хоть кто-то, умеющий с таким изяществом выжигать  узоры на коже. В конце концов, Антонин знает об этом из собственного опыта - у него на ребрах рисунок не хуже.
Наклоняясь еще ближе, он опускает ладони на плечи Итон, выдыхает медленно, ероша пряди волос, следуя от шеи выше, к затылку, к которому прикасается губами в псевдо-отеческом поцелуе.
- Вам нравится, Дженис? - нравится, он знает - он достаточно насмотрелся в ее голове на эти нежности, сошедшие в могилу вместе с ее мужем - но если это то, чего она так боится, пусть признает, что этот страх был нелеп и напрасен. - Вы зря боялись. То, чего вы боитесь, и то, чего вы хотите - это одно и то же. Ваша слабость в вашем страхе, вы боитесь той боли, которую причинят вам чужие смерти  - но это в ваших руках, решить, станет ли это вашей болью.
Он почти шепчет ей на ухо, время от времени целуя в затылок, перебирая пальцами по разогретым в воде плечам.
- Вам не место на той стороне, Дженис - и когда Руфус Скримджер будет мертв, что вас будет держать там? Чей еще выбор вы решите обеспечить собственной кровью, разве вам мало того, что вы уже пережили? Не совершайте ошибок вашей матери, не позволяйте себе жертвовать собой до тех пор, пока единственным выходом не останется самоубийство. Останьтесь с нами, Дженис. Перестаньте отдавать себя вместо других. Останьтесь со мной. Вам понравится. Вам уже нравится.

Он чуть разочарованно усмехается ей в волосы, поглаживает горло, трепещущее и тонкое. Бедная запутавшаяся девочка. Он предложил ей все - возможность больше никогда не испытывать этот страх и боль, возможность дать себе волю, стать, наконец-то, цельной, но ей отчаянно хочется цепляться за те иллюзии, которые однажды убьют ее.
Вместо того, чтобы стать свободной, она отрывает крылья.
- Я не думал, что вы настолько трусливы, Дженис, - посмеивается Долохов, полоща в воде мыльные пальцы. Больше он ее не целует - в конце концов, он точно знает, что к поцелуям она равнодушна. - Я был готов забыть о петле, которую вы на меня накинули пятнадцать лет назад, я предложил вам свободу - а вы боитесь. И не меня, вы мне солгали. Вы себя боитесь - и того, чего вы на самом деле хотите.
Выпрямляясь, Долохов игнорирует головокружение - выпитые им зелья перестают действовать, и вскоре и к Дженис Итон вернется в полном объеме боль, сбивая Империо. Впрочем, он успел сделать все, что собирался, пока она еще в сознании.
- Когда Скримджер умрет, вам придется провести немало времени в Мунго, - без следа прежней мягкости говорит он, поднимаясь на ноги за спиной Дженис. - А вот после - после я буду к вашим услугам. И в следующий раз я не стану ничего вам предлагать.
В ней меньше того, чего он хотел в ней видеть - но это, кажется, уже традиция. Он также ошибся и в ее матери, а теперь всего лишь повторил собственный промах - ничего смертельного, но не приятно.
Антонин потирает руки, вздергивает голову - ему душно, в помещении становится слишком трудно дышать. С водными процедурами пора заканчивать - ее отказ ни на что не влияет: время на исходе.
- Выходите, Дженис. Закончим не здесь.
После помещения для гидротерапии небольшой предбанник кажется еще меньше и намного холоднее. Зато тут легче дышится, и Долохов, забывшись на миг, ищет сигареты на столе, но натыкается лишь на расческу и затем вспоминает, что сигарет больше нет.
Подозвав Итон ближе, он разворачивает ее лицом к пустой стене, на которой выделяются темные квадраты - когда-то здесь висели картины или, быть может, портреты, а быть может, какие-то документы, вставленные в рамки. Трансфигурируя ровную поверхность в зеркало в пол, Долохов смотрит на отражение Итон, стоя за ее спиной, обхватывает ее плечи руками, согревая - окно по-прежнему нараспашку, и февраль накидывается на голую кожу.
- Вы могли бы признать, что это вы. Вы до сих пор можете это сделать, - в конце концов, ради памяти Джейн он может дать ее дочери еще один шанс. - Можете перестать искать - потому что я уже нашел вас. Дженис, моя милая, посмотрите на себя.
Она похожа на свою мать в отражении - и слегка отросшие волосы только усиливают это сходство. Долохов некоторое время разглядывает ее в зеркале, не убирая рук с обнаженных плеч.
- Мой Лорд великодушен и щедр, он ценит чистоту крови и примет вас, леди Мейер. Рудольфус Лестрейндж больше не прикоснется к вам - никогда. А я стану вашим другом или вашим отцом - стану тем, кем захотите, леди Мейер. Но самое главное - вам больше не придется бояться себя.

Отредактировано Antonin Dolohov (7 мая, 2017г. 20:34)