Вой сигнальных чар заставляет Беллатрису поморщиться, поправляя подушку под спиной. У неё ужасно болят ноги — больше всего она сейчас напоминает квоффл на ножках и дергаться каждый раз, когда Рудольфус забывает позаботится о сигнальных чарах, у неё нет ни малейшего желания.
Она закрывает глаза и ждёт привычного окрика Рудольфуса — каждый раз возвращаясь с рейдов, куда её к вещему недовольству больше не берут, он орёт её имя. Возможно, сегодня она заставит его поволноваться и заспешить наверх — в конце концов ей обидно, что ей так много приходится скучать в одиночестве.
Беллатриса не думает об опасности — дом прекрасно защищён, о его местоположении знают лишь Лестрейнджи, Тёмный Лорд, Долохов, Вэнс и Нарцисса, муж не оставляет её больше, чем на пару часов. Ничего плохого не может произойти.
Беллатриса всё ещё уверена в этом, потому что не видит, что с момента ухода Лестрейнджа прошло не более двадцати минут, не слышит, что лестница слишком тихо скрипит под шагами, она должна скрипеть куда громче под весом стокилограммового мужчины. Беллатриса уверена в своей неприкосновенности, поэтому, распахнув глаза и с нетерпением смотря на дверь, думает, не обидеться ли на супруга, что в этот раз он не позвал её? Возможно, он готовит какой-то сюрприз?
Когда лестница перестаёт скрипеть, Беллатриса не выдерживает.
— Любовь моя? — громко окликает она. Ответа нет. Мороз пробегает по позвоночнику Беллатрисы. Рука не сразу нашаривает палочку, валяющуюся где-то на тумбочке. Беллатриса старается быть тихой, но она уже выдала себя.
Пусть это не авроры. Пожалуйста, пусть это не авроры. Беллатриса возводит невербальное протего. простая магия требует от неё значительных усилий, начинает кружиться голова.
— Рудольфус! — в голосе всё ещё сквозит надежда, хотя Беллатриса уже готова к худшему. Ей нужно сохранить ребёнка. Любой ценой. Она готова сдаться без боя. Она положит палочку и позволит себя увести. Они никогда это не обсуждали, но Лестрейндж отчего-то уверена, что Рудольфус не ставит жизнь наследника выше своей. Она предложит им продать родного мужа в обмен на жизнь ребёнка. Всех Лестрейнджей, если потребуется. Секреты Ставки выдать не получится - всё отлично защищено, спрятано или не было сообщено беременной женщине, но Беллатриса уверена, она сможет поторговаться, сделает всё возможное.
Когда Итон входит, Беллатриса издаёт сдавленный стон. Это не должна быть Итон. Пожалуйста, пусть это будет не она. Они должны встретится при других обстоятельствах, нет так.
- Итон! Стой! Я сдаюсь! — Беллатриса не опускает протего, - я отдам тебе палочку. Что захочешь. Ты не трогаешь ребёнка, — Беллатриса не знает, равноценная ли это сделка, но готова выполнить все условия.
Она отдаёт палочку без боя и почти без сожаления. Позволяет стянуть руки за её спиной. На всякий случай проговаривает вслух одну из заумных фраз Бастика про то, что она требует адвоката и прочей лабуды. Уточняет, что им не рекомендуется аппарировать. Лестрейндж не верит в честную сделку, но хочет верить, поэтому позволяет себе быть слепой.
Итон не одна, но это не помеха. Лестрейндж скорее даже благодарна за этот факт. Кто её знает, шизанутую аврорскую сучку, с неё станется и причинить вред беременной леди Лестрейндж.
Она вскрикивает, когда Итон без предупреждения режет ножом. Больно. Очень больно.
Рядом раздаётся вскрик боли — Лестрейндж жалеет, что этот крик не Итон. Обручальное кольцо, разумеется, не простое. Любой, кто посмеет снять его с мадам Лестрейндж будет убит. В данном случае тот, кто первый притронулся. Беллатрисе не жаль аврора, но жаль, что она теперь осталась одна с Итон.
Впрочем, об этом она не может подумать как следует - гнев напополам с болью переполняет её. Беллатриса сжимает зубы, сдерживаясь от чего бы то ни было — язвительных комментариев, яростных выкриков и угроз.
Пелена слёз, выступивших на глаза и проложивших две мокрые дорожки по лицу, когда Беллатриса лишается обручального кольца, мешают разглядеть, что Итон там творит на их кухне. Беллатриса не может их вытереть рукавом. Глубокий вдох. Выдох. Она будет сильной. Должна.
Рудольфус вытащит её где бы она ни была. Её и ребёнка.
Беллатриса не знает, где она оказалась, но это и не важно.
Уголок рта нервно дёргается после вопроса Итон — последнее желание обычно озвучивают покойники. Беллатриса не хочет умирать. Беллатриса не может позволить себе умирать.
Последствия аппарации накладываются на общее плохое самочувствие, вызванное симптомами беременности, на стресс и на потерю крови. Беллатрисе ужасно дурно.
Она уже не верит, что Итон к ней прислушается. Они не в аврорате. В другом месте. Но говорит она спокойно, и голос почти не дрожит:
— Здоровый ребёнок. Я хочу чтобы мой ребёнок был в безопасности, Итон.
Беллатриса припоминает их предыдущие встречи. В первый раз, когда аврорша оставила её умирать на полу в камере. Во второй, когда они катались по парку Лестрейндж-холла как драные кошки. Ну где-то же у Итон должен быть предел ненависти, верно? Беллатриса вздыхает. Она бы убила Итон. Заставила бы захлебнуться собственной кровью. Заставила бы молить о пощаде. Расплатиться сполна за каждую крупицу боли. Но она этого не сделает. Она позволит ей всё, что та захочет.
— Пожалуйста.

Отредактировано Bellatrix Lestrange (19 февраля, 2017г. 20:25)

Беллатриса редко опускается до просьб. Она из тех, кто привык требовать и брать, а не просить, и даже годы совместной жизни с Рудольфусом не смогли полностью привить ей это качество.
— Пожалуйста, — шёпотом повторяет Беллатриса. Она так редко просила, что это срабатывало всегда.
— Пожалуйста, — говорит Беллатриса одними губами. Скажи ей кто, что она будет просить авроршу, Итон, о пощаде, она бы высмеяла его в лицо. Лестрейндж ждёт чего угодно — отказа или согласия, но не этого.
Она — Блэк. Она не может умолять.
Она носит фамилию Лестрейнджей. Она не может умолять.
Она посвятила жизнь тому, что пыталась поставить магическую Британию на колени. Она ну никак не может умолять.
Смысл сказанных Итон слов доходит до неё не сразу. Беллатриса всё никак не может осознать, что хочет эта безумная женщина с гигантскими зрачками. По спине проходит дрожь.
Беллатриса стискивает зубы, прогоняя злость. Она не может позволить себе наорать на Итон, от души врезать ей по носу, потому что в ответ Итон будет достаточно всего лишь одного меткого пинка. Один пинок, чтобы убить то, к чему они так долго с Рудольфусом шли.
Ладонь сама сжимается в кулак.
Беллатриса прогоняет страх. Всё будет хорошо, если не нарываться, если следовать указаниям Итон. Потеряет ещё палец, руку. Не столь важно. Главное, что ребёнок будет цель.
Беллатриса прогоняет неуверенность. У неё нет причин доверять словам Итон, но больше ей ничего не остаётся. Нужно всего лишь протянуть время до того, как Рудольфус обнаружит её пропажу и придёт за ней.
Лестрейндж делает глубокий вдох. Выдох. Она забудет всё это потом как страшный сон. Попросит кого-нибудь наложить облиэвейт в конце концов. Эта мысль помогает смириться с тем, что она собирается сделать. Она уже избавлялась так от уничижительных воспоминаний. Избавится ещё раз.
Беллатриса сглатывает, поднимаясь с кушетки или где она там лежит. Ей приходится делать всё медленно из-за огромного живота, из-за того, что от резких движений у неё кружится голова и из-за того, что конечности ломит так, словно ей восемьдесят с хвостиком в двадцаток.
Ей нужно очень крепко стиснуть зубы, чтобы не расплакаться, потому что она никогда не простит себе того, что делает. И чтобы забыть про то, что внутри неё живёт та самая гордячка Блэк, подначивающая её располосовать обидчице лицо. Её нет, не должно быть.
Беллатриса снова замирает, смотря а Итон исподлобья. Она не умеет умолять, не будет. Внутренний голос шепчет ей, что делать. Броситься на Итон. Скорости не хватит, но должен сработать эффект неожиданности. Просто не будет второго шанса. Выхватить палочку. Аппарировать нельзя, но придётся. Вэнс потом что-нибудь придумает.
Лестрейндж чувствует толчок в животе. Его будут звать Родерик Лестрейндж, и она не имеет права рисковать её судьбой. Во рту чётко ощущается привкус крови — Беллатриса и не заметила, как прокусила щёку.
Также медленно она опускается на колени.
— Я умоляю тебя, Дженис Итон, сохранить моему ребёнку жизнь, — она не умеет умолять по другому, но, видит Мерлин, старается изо всех сил. Никто не может ненавидеть Беллатрису так, как она ненавидит сама себя. Итон должно быть этого достаточно, верно?

Наверное, даже приговора она не ждала с таким трепетом. Беллатриса стоит на коленях, раздавленная, униженная. Целая вечность проходит, прежде чем она слышит это тихое "ну да ладно".
Облегчение накатывает волной. Что бы Итон не задумала, всё будет хорошо. Они договорились.
Ей не нравится ни её улыбка, ни её отстранённый вид, словно Итон находится где-то далеко. Она не должна витать в облаках, решая судьбу самого младшего Лестрейнджа.
Но Беллатриса отправляет свои претензии поглубже в себя, к гордости. Молча терпит прикосновения Итон. Вот уж где действительно пародия на ласку. Лучше бы нос сломала, честное слово.
Беллатриса отправлена спать. Ни допросов, ни пыток - сомнений нет, Итон руководит не начальство.
Она остаётся одна наедине со своими мыслями. Уснуть невозможно, условий хуже не придумать. Беллатриса ненавидит себя. Беллатриса хочет знать, что надо Итон. О капризах, которые она позволить себе перед сном и речи не идёт. Лестрейндж сжимается в комок, обнимая себя за живот. Ей нужен Рудольфус, его тепло за спиной.
Где он? Вряд ли спит или пытается уснуть. Ищет её. Должен искать. Должен найти, пока она не потеряла всё, что имеет вслед за гордостью.
Беллатриса обхватывает себя крепче, повторяя в голове запрет думать. Нельзя. Нельзя.

Просыпается она раньше Итон, но, конечно не встаёт, хотя всё тело отчаянно просит об обратном. Кажется, так себя ведут хорошие пленные. Послушно выпивает всё, что ей дают. Вода горчит, и Беллатриса понимает, что без примесей не обошлось. Волнуется. Ей же нельзя пить что попало. Ритуалы, в которые было вложено столько труда, требуют особой диеты. Беллатриса осторожно смотрит на Итон, изо всех сил стараясь, чтобы взгляд ни на йоту не получился вызывающим.
— Что ты задумала? Зачем я тебе?

Отредактировано Bellatrix Lestrange (19 февраля, 2017г. 07:34)

Беллариса пожимает плечами. Она всё ещё чувствует себя в безопасности.
— Он много кого сделала вдовой, — или вдовцом. Лестрейндж морщится. Она так хотела ходить с Рудольфусом на все рейды. Почти просила. Он был непреклонен. Она думала, что больше не обижается, но это, оказывается, не так.
— Я тоже кого-то оставила вдовой, — замечает Беллатриса на слова о справках. Нет, она правда думала, что у Итон к ней личная неприязнь, свои счёты. А их, оказывается, ничего не связывает, кроме Рудольфуса. Её захлёстывает спокойствие. Дженис решит все проблемы без неё, она всего лишь приманка.
Запах кофе ей не нравится, но она потерпит. Она тупо смотрит на нож в её ногах, не замечая, но чувствуя улыбку Итон. Она не понимает. Но Дженис, к счастью, всё ей объясняет. Быстрее, чем она бы додумалась.
— Сука! — ночью Беллатриса думала, что больше всего на свете она ненавидит себя. Это не так. Больше всего на свете Беллатриса ненавидит Дженис Итон.
Она не может потерять этого ребёнка.
Беллатриса падает с кушетки, уворачиваясь от заклинания. Просто уклониться — не вариант, она слишком малоподвижна за последнее время.
Она больно ударяется затылком об пол. Ребёнок в животе протестующе толкается, напоминая, что его матери стоит быть спокойнее. Беллатриса плачет, потому что не может ему объяснить, какую судьбу приготовила Дженис Итон.
Ей нельзя приходить в себя, страдая от боли. Беллатриса приподнимается на локтях, игнорируя, как темнеют глаза, быстро-быстро смаргивая пелену слёз. Ей не хватит скорости.
Она отползает на локтях дальше, стараясь не попадать под прицел Итон, найти хоть какое-то укрытие.
Если она выпрыгнет из окна, она, наверное, не умрёт. Умрёт ли ребёнок?
Беллатриса смотрит на закрытое окно. Хоть бы не заперто магически. Слишком далеко.
— Я тебя умоляла, — Беллатриса чисто машинально пытается договорится. Она уже знает, что её ждёт. Она в квартире с чокнутой маньячкой. Иронично. Ей никогда не приходило в голову, что она может оказаться на месте своей жертвы.
Она вырезала ребёнка из живота Маккинон, чтобы показать Рудольфусу, что им нельзя заводить детей. Тогда она не хотела детей.
Рудольфус смеялся ей в лицо. Он говорил, что это судьба предательниц крови, не Беллатрисы. Лестрейнджи не допустят, чтобы подобное случилось с их женщиной.
Беллатриса тогда всё ещё не хотела, чтобы у них были дети, поэтому они не целовались над телом Маккинон.
Теперь она на месте Маккинон, чтобы не говорил Рудольфус. К горлу комками подступает истерика. Беллатриса знает, что на комнате заглушающие.
Но если она будет кричать очень-очень громко, её услышат. Должны.
— Нет! Нет! НЕТ!
Она стискивает подушку. Сомнительное оружие против вооружённой аврорши, но лучше, чем ничего.

Пробуждение не из приятных. Пробуждение от энеервейта по определению не может быть приятным, хотя последующее империо сглаживает абсолютно все эмоции.
Беллатриса чувствует себя опустошённой, полность. В ней не осталось ничего кроме власти Дженис. Она не чувствовала себя такой пустой даже когда дементоры толпились у её камеры, протягивая склизлые руки сквозь прутья и забирая всё, что у неё было.
Она молча стоит, смотрит на Итон, как ей было велено. Она не реагирует на толчки из живота. Для неё больше не существует ребёнка. Вообще ничего не существует, кроме Итон.
Платье на ней разрезано и болтается, открывая живот, как халат. Беллатриса не может ничего поделать с прикосновениями Дженис, просто стоит. Что-то глубоко в подсознании кричит и сопротивляется, но сквозь марево империо и зелья Беллатриса не может осознать это и предпринять хоть что-то.
Она берёт нож в руки. То, что она делает, стократ хуже всех убийств и пыток, которые она совершала. За то, что она сейчас сделает, ей уготовано место в аду.
Беллатриса всаживает нож в живот, едва пониже пупка. Она кричит, но крика своего не слышит. Её будто пронзает током. Это невыносимо. В ушах шумит, Беллатриса торопливо ловит ртом воздух, хотя ей лучше бы умереть, не понимать того, что она сделает. Она ведёт ножом ниже.
Неглубоко. Неглубоко. Вэнс её вытащит, заштопает. Ребёнок будет жить. Сдавленный вой вырывается из горла Беллатрисы.
Перед глазами пляшут белые искры, голова, кажется, сейчас лопнет. Руки будто не свои, чужие, выполняют приказ Итон сами по себе.
Нет, нет, нет.
пожалуйста, пусть это будет не с ней.
Беллатриса выпускает нож, закрывая глаза. В голове выключили свет.

Он комкает записку, не чувствуя ничего, кроме бессильной ярости. Не сводит глаз с того, что лежит под запиской.
- Сука, - рычит, и Рабастан, изучающий труп на ковре, вздергивает голову.
- Кто ее забрал?
- Итон, - говорит Рудольфус и в этих двух слогах столько ненависти, что Рабастан всматривается внимательнее.
- Что в записке?
- Назначила нам встречу. Завтра в полдень. Я знаю, где.
Каждое слово дается Рудольфусу с трудом - горло пересыхает жаждой чужой смерти. Он останавливает на брате тяжелый взгляд, лишенный выражения.
- Я знаю, где эта сука хочет все закончить, - повторяет он.
Рабастан, если и удивлен этому "нам", вида не подает, кивает согласно - спорить сейчас с Рудольфусом не лучшее время. Ночь и утро он посвящает составлению планов. Рудольфус пьет и отмалчивается - планы Младшего ему не понадобятся. Только его голова. Так сказано в записке.
Если с ребенком хоть что-то случится - Итон пожалеет, что не умерла вместе со своим никчемным мужем.
Пожалеет, что вообще приехала однажды в Англию.
Пожалеет, что не сбежала обратно в Штаты, едва только издалека увидела Лестрейнджа.
Он скрежещет зубами, накачивается огневиски и не позволяет себе обнаружить этот страх - страх, которым пропитывается комната за комнатой в коттедже, где больше нет Беллатрисы.

Прошло больше пятнадцати лет, а он с легкостью аппарирует туда, где жизнь Дженис Итон оборвалась, чтобы начаться заново - по новому сценарию, написанному для нее им и Долоховым.
Кое-какие стены уцелели, и на фоне одной из них Рудольфус видит ненавистную Итон и бледную, тихую Беллатрису.
Так, моя девочка, так, моя крошка - ни одного лишнего движения, береги себя, ты только береги себя и нашего сына, а потом, когда я закончу здесь, ты получишь коврик для детской из кожи этой суки, и первым, что Родерик научится читать, будут мои инициалы на этом куске ее шкуры.
Он не отвечает, останавливается, глядит на жену. Рабастан текуче ищет прикрытие за уцелевшим остовом обгоревшей лестницы.
Хорошее место - Итон его не достать.
Итон это и не нужно, она все написала в записке.
Рудольфус чуть проворачивает палочку в руке, невербально призывая смерть - не к себе, не к Итон. Изумрудная вспышка, пепел медленно оседает на тело мертвого брата, упавшего на спину.
Больше никаких планов. Единственный Лестрейндж, которого будут звать младшим, еще не родился.
- Если ты не отпустишь ее, ты глубоко пожалеешь об этом, - говорит Рудольфус. Слова едва продираются сквозь содранное горло, звучат глухо и хрипло - как если бы животное пыталось заговорить по-человечески. - Я тебя не просто уничтожу. Ты пожалеешь, что вообще родилась. И спустя сотни лет маги будут рассказывать друг другу, что бывает, если перейти дорогу Лестрейнджу.