Антонин Долохов не любит, когда его держат за дурака. Антонин Долохов считает, что именно так Араминта Мелифлуа с ним и поступила - несмотря на их давнее и приятное знакомство.
Он вспоминает, как она делилась с ним информацией, которой кишел Лютный, как равнодушно отреагировала на произнесенное им имя Дженис Итон, насколько идеальным было ее притворство, раз он, считающий, что умеет разгадывать, врут ли ему в лицо, принял ее слова за чистую монету.
Эта ложь, это притворство должно быть наказано - не дело, если старые друзья решат, будто могут лгать ему. Он расценивает эту ложь как предательство - а с предателями нельзя водить дружбу, и Игорь Каркаров мог бы засвидетельствовать это перед Араминтой даже из посмертия, если бы те ритуалы, что выбрал для кары старого друга Антонин, предполагали посмертие.
И хотя Долохов сентиментален по многим, многим причинам, он приходит в магазин Мелифлуа, не готовый спускать ей с рук этот обман.
Ее помощь Итон чуть было не испортила Долохову все - в том числе, удовольствие от встречи с Итон без необходимости оборотного. И хотя проклятый обмен оказался ложью, и Скримджер расхаживал по Министерству по-прежнему, Долохов помнил, что, умри Итон у той стены, под их со старшим Лестрейнджем алчными взглядами, им нечего было бы предложить Скримджеру.
Впрочем, рука Араминты чувствовалась и на обмене - никакое оборотное зелье не обмануло бы защиту, выставленную на Холл, к ним явился Скримджер, собственной персоной, и либо сейчас Министерство возглавляет самозванец под оборотным зельем, либо дело было в магии такого порядка, который требовал если не специалиста, то явно исследователя с глубокими и весьма специфическими интересами.
И та, и другая характеристика подходили Араминте - и Антонин прекрасно помнил ее неприкрытое любопытство, направленное на Метку. Татуировка, что она оставила ему, ощущалась плотными шрамами под прикосновением - и он уже не был уверен, что Мелифлуа в самом деле делала это, исходя их его интересов. Кто знает, быть может, давно вступив в сговор с магглолюбивыми отступниками, она лгала Антонину и в этом, так затейливо прокляв его с его же согласия.
А это возвращало Долохова все к той же проблеме: он не любил, когда ему лгали в лицо.

И на сей раз пришел не как друг.
Сшиб несколько охранных завес вокруг входа, угробив сразу несколько артефактов, что мог бы продать не без выгоды, отразил более тонкое адресное проклятие, оглушил Борджина с порога - и, уже куда медленнее и вдумчивее, наложил собственные чары, запечатавшие вход в магазин.
Конечно, временно - и здесь Мелифлуа, несомненно, быстро справилась бы с его ухищрениями, но для этого ей пришлось бы как следует поднапрячься и припомнить хитрости чужой школы, а вот времени он ей давать и не собирался.
Бодрящие и запрещенные зелья дали бы негативный эффект позже, а пока делали его быстрее, внимательнее, сильнее - и он спустился в уже знакомый подвал со скоростью, едва ли ожидаемой от мага, меньше двух недель едва не расставшегося с жизнью и до сих пор ощущающего последствия стычки с Дамблдором, спровоцировавшей активизацию прочих проблем со здоровьем.
- Ни шага, ни жеста, - предупредил, еще не достигнув нижней ступени, невербально вкладывая в щитовые столько сил, что поле вокруг заискрилось, столкнувшись с магией чужой лаборатории. - Экспеллиармус.
Прошлая встреча начиналась куда дружелюбнее - но все течет, все изменяется.

Отредактировано Antonin Dolohov (4 марта, 2017г. 09:54)

Ее приказ разбился втуне - не потому что Антонину нужно было объяснять, насколько опасно использовать активно чары в лаборатории ритуалиста, занятого своими делами, но потому что Араминта явно распрощалась с любыми представлениями о разумном риске, когда лгала ему, и теперь лишь пожинала плоды своей лжи, среди которых возмущения тонких полей были самыми безобидными из последствий.
- Как и верного друга, - с ответом Долохов не торопился, обходя сидящую Мелифлуа так, чтобы оказаться прямо перед ней - застывшей, но не потерявшей присутствия духа. - Боитесь за свою лавочку, Минни? За своего помощника? Думали, вам ничего не будут стоить  шашни с Главой Аврората?
Разочарование грызло изнутри. Магический мир агонизировал, это было очевидно - иначе чем еще объяснить, как могла урожденная Бёрк выступить против всего, что должна была впитать с молоком матери?
Ее предательство касалось не его лично: это бы не оставило настолько глубоко следа - женщины, вам имя - вероломство - но касалось всего, ради чего Антонин жертвовал ежечасно - жизнью, свободой, силами.
А потому тем болезненнее отдавался ее ровный тон - как будто она имела право так разговаривать со своим палачом.
Недооценивать Мелифлуа оснований не было. У нее наверняка был припрятан в рукаве козырь, раз она не попыталась ни сбежать, ни спрятаться после того, как открыто выступила против Антонина и того, кто стоял за ним, и Долохову было любопытно, на что же она рассчитывает.
Он пожалел об отсутствии Уолдена - молчаливый, сосредоточенный Макнейр знал толк в ритуалах и был бы хорошим напарником - но лишь мимолетно: те вопросы, которые он хотел задать Араминте, должны были задаваться тет-а-тет, ни Уолден, ни Рудольфус, уж наверняка не отказавшийся бы навестить родственницу супруги, ни даже Милорд не должны были слышать их. Кое-что Антонин считал личным - а потому только полдюжины оборотней, рассредоточившихся вокруг лавки с четким приказом не привлекать к себе внимание, страховали его на самый крайний, самый непредвиденный случай - если явится Аврорат, а он по каким-то причинам еще не разнесет здесь все вместе с хозяйкой, успев убраться с порт-ключом.
Или не успев - но ему и так немного осталось.
- Молчите, Минни, лучше молчите, mein Herz. Мне, право, очень жаль - жаль, что именно вы повели себя столь недальновидно, столь недостойно, - он был совершенно искренен, и, вытащив из вместительной кружки другой карандаш, короткими штрихами изобразил прямо на пергаменте перед Араминтой руну с татуировки Дженис Итон. - Узнаете? Я бы и рефрен зачитал - но лучше не стану: после Экспеллиармуса здесь еще горячо, а уж если до сюда дотянется след того, что я сделал наверху... Помощь Дженис Итон стоила этого? Или Руфус Скримджер пообещал вам, что ни я, ни кто-любо другой не явится?
Ее сложенные руки могли скрывать любую пакость - но Долохов предусмотрел уловки ритуалистки, умеющей полагаться не только на палочку в своей руке: что бы она не приготовила, у него будет пара секунд на Аваду. А Непростительное такой мощности, на которую он сейчас способен, отправит ее в Хель вместе с магазином и половиной домов по соседству - и тогда Скримджеру и Итон придется побегать как следует, чтобы найти себе нового помощника в Лютном.

Чертовка Мелифлуа молчать не собирается, как не собирается и упрощать Долохову задачу - хотя он и сам не знает, чего хочет больше. Не то узнать, что же все-таки сгнило окончательно в Датском королевстве, не то - чтобы она покаянно отмалчивалась, пока он отчитывает ее как девчонку, набедокурившую в свой первый в жизни ритуал без присмотра взрослого.
Вот только исход един у любого варианта, и его палочка нацелена Араминте в лицо - пожалуй, впервые в жизни. И он точно знает, что рука его не дрогнет, как не дрогнула в Румынии, когда он вышел на Каркарова.

О да, он медленно кивнул: значение рун он знал, она даже не пыталась отпираться, не стала скрывать, что прекрасно поняла, о чем он говорит - и в чем обвиняет.
- Не помощь, значит? - хмыкнул Долохов, пинком придвигая табурет к своей стороне стола - движение, слишком резкое, слишком сильное, не отозвалось привычной тяжестью под ребрами, где пока горела метка Араминты, подпитанная принятыми зельями, а ножки табурета глухо звякнули по полу. - А что же тогда?
Риторический вопрос ответа не требовал, а вот сентиментальный Антонин - очень даже.
- Она же чуть было не наебала меня благодаря вам, mein Herz, - будучи джентльменом, Долохов не позволял себе убивать женщин, поэтому иногда позволял себе джентльменом не быть. - Была у меня в руках - и чуть было не ускользнула.
Для наглядности он сжал и разжал широкий костистый кулак перед носом Мелифлуа, перекинув палочку для удобства из правой в левую руку.
- До того, как ответила на мои вопросы, - закончил пояснять причины своего милосердия. - А вот какого Гарма вы вмешались, Минни?  Думали, она убьет себя сама, от скуки?
Насмешка в голосе компенсировалась по-прежнему направленной в лицо палочкой.

Отредактировано Antonin Dolohov (4 марта, 2017г. 20:53)

Ему очень хотелось бы верить Мелифлуа, которую он помнил намного моложе и ненамного нахальнее. Ему хорошо за шестьдесят, и это даже для чистокровного мага приличный возраст. В таком возрасте предательство ощутимее, бьет больнее, наносит больше вреда - в таком возрасте друзей уже не заводишь, а лишь теряешь. И потому Долохов все же тянет, чувствуя пульсацию символов, оставленных на его теле Араминтой в их прошлую встречу. Ему нужна эта ведьма ради того, что он мысленно пообещал Милорду, и ради того, чтобы как следует разобраться в свалившейся на него вновь напасти.
Слова Мелифлуа прозвучали достаточно правдоподобно для того, чтобы Антонин принял их во внимание, не поспешил с окончательным решением: отсроченное убийство идеально подходило практикующему ритуалисту и она не могла знать, что Итон попадет в Ставку и будет подвергнута допросу с пристрастием. Или все же могла?
Насколько хорошо Араминта знала Дженис Итон, чтобы понять, что та будет вновь и вновь рваться к тем, кто, как она считала, уничтожил ее жизнь и будущее? Насколько врала ему в декабре, когда делала вид, будто впервые слышит имя ставленницы Скримджера?
Насколько участвовала в том, что Министр выжил и здравствует?

Страстные речи Араминты, перемежающиеся с обвинениями уже в адрес Долохова, вызвали на его лице глумливую усмешку. Еще полтора месяца назад Мелифлуа якобы понятия не имела, кто такая Дженис Итон - а теперь хочет уверить его, будто настолько желает той смерти, что даже этот не самый приятный из их разговоров считает умеренной платой? И что же такое Итон успела причинить Араминте за этот короткий срок, еще более уменьшенный за вычетом дней в Ставке?
Что же такого эта недалекая иностранка, не видящая дальше собственной мести и чужих кроватей, сделала Араминте Мелифлуа, кормящей с руки пол Лютного?
- Надеюсь, вы не продешевили, - в тоне Антонина - уверенность, что Мелифлуа приняла самое неправильное решение в своей жизни.

- Вы вмешались намного раньше, чем миссис Итон добралась до точки, которую считала конечной в своем пути, - растолковывает Долохов как ребенку. - Тогда, когда дали ей то, чего она желала. Когда дали ей эту возможность покинуть любое место в тот момент, когда ей этого захочется.
И ведь у нее в самом деле почти вышло. Кто бы обратил внимание на ее бормотание, на ее умиротворенную улыбку - кто вообще всматривался ей в лицо так же жадно, как Антонин, ищущий в ней следы совсем другой женщины под влиянием момента и осознания леденящего дыхания смерти прямо за спиной. От этой мысли Долохов теряет даже подобие дружелюбия, которое еще теплилось.
Он наклоняется через стол, утыкает палочку в лоб Араминте, надавливает. Интересно, прочувствует ли и она этот ослепляющий момент прозрения? Увидит ли, что небытие уже здесь, прямо перед ней - разверзлось под ногами еще в тот момент, когда она связалась с безумной американкой?
Второй рукой Антонин цепко обхватывает Мелифлуа за подбородок, не давая отвернуться, если ей вдруг придет такая охота.
- А как насчет воскрешения Скримджера? Или это тоже отсроченное убийство? Вы запланировали, что он умрет лет через восемьдесят, моя дорогая? Так вы расправляетесь с врагами? А что насчет старых друзей? Когда вы решили отдать Хель меня? Встать! - вкрадчивость испаряется из его голоса к последнему слову, Антонин дергает ведьму вверх, сжимая пальцы на горле прямо под подбородком. - Вы хотите, чтобы я вам поверил, Араминта? Хотите пожить еще?
Лучше бы ей убедить его в том, что она не играет на стороне врагов Милорда.

Отредактировано Antonin Dolohov (17 марта, 2017г. 11:38)

Араминта не паникует, не огрызается как зажатая в угол крыса. Долохов слушает очень внимательно, отдельно отмечая, что в ее вопросе о Скримджере и его проклятом воскрешении нет ни унции фальши. С палочкой, направленной в лицо, очень трудно не фальшивить, у Долохова были годы, чтобы убедиться в этом, но он считает, что разбирается в людях, считает, что его нельзя обмануть, и поэтому чуть расслабляется, читая искренность во взгляде Мелифлуа. Настолько расслабляется, что позволяет ей коснуться себя - мягко, чуть ли не обещающе. Провокационно - и в то же время очень легко.
Так, будто ей нечего скрывать - и не за что просить пощады.
Долохов не падок на иллюзию этого обещания - ему по вкусу женщины, в чьем змеином коварстве он не сомневается, но не по отношению к нему.
Сорвись Мелифлуа в горячее наигранное отрицание, попытайся оказать ему сопротивление - он решил бы, что его обвинения верны более чем полностью, но она заставляет его не торопиться, заставляет смотреть ей в лицо, искать ответы в глазах, в прикосновении, в интонациях, и эти ответы не противоречат ее словам, а подтверждают их.
Долохов ласкающе поглаживает большим пальцем подбородок Мелифлуа, расслабляет хватку - это ответная ласка, подтверждение того, что он ее услышал, а не приглашение к чему-то большему, пока в его руке волшебная палочка.
- Реши я записать вас во враги, я бы убил вас прямо сейчас, дорогая, - говорит он небрежно и заканчивает комплиментом. - Иначе не поставил бы на собственную жизнь и сикля.
Он не случайно обмолвился о том, что подозревает Мелифлуа в собственной немощи - той хватило бы и сил, и умения, и храбрости отправить его с тропы - но именно это и подтверждает невиновность Араминты: желай она ему смерти и имей в распоряжении его кровь, он давно был бы мертв.
Самоучка Долохов не знает, что Араминту могут останавливать соображения, не имеющие ничего общего ни с сентиментальностью, ни с дружеским расположением, поэтому объясняет ее мотивы именно этим. И опускает палочку, прижимая ее, все еще направленную на Мелифлуа, к столу раскрытой ладонью.
Напоследок тронув ее щеку в жесте заботы, больше подходящем любовникам после долгих лет взаимной страсти, чем друзьям и уж тем более врагам, Антонин небрежно проводит второй ладонью по волосам, чувствуя, как в его жилах кипят зелья, наполняющие его чистой энергией, бодростью и силой.
- Я верю вам, mein Herz. Я сентиментальный старик и вы дороги мне, Араминта,  - он улыбается открыто и с искренним расположением - настолько же искренним, какими были угрозы чуть раньше. - Я хочу считать вас своим другом и впредь - но сейчас это осложняется ситуацией.
Тем же тоном он мог бы сетовать на занятость, мешающую составить Мелифлуа компанию в Опере или на конной прогулке.
- Вы не сказали, что знаете миссис Итон при нашей прошлой встрече. Не сказали, что она обращалась к вам за услугой, явно значащей намного больше, чем приворот или покупка артефакта. И Скримджер - я видел, как он умер, mein Herz. Собственными глазами видел, как его убил Лестрейндж - старший Лестрейндж, если вам это скажет то же, что и мне. А на следующее утро наш господин Министр как ни в чем не бывало встречается с журналистами и объявляет об отмене войны. Объявляет нас фактически горсткой недалеких фанатиков. И тогда я спросил себя - кто мог бы помочь Скримджеру пережить Аваду Рудольфуса.
Долохов снова улыбается, касается бока в том месте, где коснулась его только что Мелифлуа.
- Вам должно польстить, что я пришел к вам, моя дорогая.

Отредактировано Antonin Dolohov (6 мая, 2017г. 19:32)

Смех у Араминты Мелифлуа звонкий и заражающий - его не портят даже нотки нервозности, которые может расслышать музыкальное ухо Долохова. Что уж ее так смешит, Антонину остается только догадываться, и он терпеливо ждет, когда ведьма отсмеется, не портить же старой подруге веселье. Все еще не исключено, что Араминта смеется в последний раз, и Долохов - сентиментальный старик, качает он мысленно головой - идет на поводу своей симпатии, потому что это в конечном итоге никак не помешает убить Мелифлуа, если он все же придет к выводу, что она ему лжет.
Пока же, в том числе благодаря ее ремарке о виски, Антонин хочет думать, что напрасно побеспокоил занятую ритуалистку и оглушил ее компаньона наверху.
Дождавшись, когда смех утихнет, Долохов непринужденно пожимает плечами:
- Как раз о том, правда ли это, я пришел спросить вас. Правда ли убил - ответ может быть только один: я видел это собственными глазами. Правда ли Скримджер был мертв? Был ли мертв именно Скримджер? Вопросы интересные, а если вы поможете мне ответить на них, то не пожалеете.

Впрочем, такой быстрый переход от угроз к предложению действовать заодно для прагматичного Долохова не удивителен, да и Мелифлуа не из тех, насколько он помнит, кто ставит мелкие недопонимания превыше выгоды сотрудничества. К тому же, Антонин считает, что - если Араминта в самом деле не замешана в выживаемости Скимджера - ей это будет не менее любопытно, чем ему: если что и способно сохранить Министра в мире живых при условии, что умер не его брат-близнец, подменявший Скримджера в делах управления Британии, но тайно, то только ритуальная магия. Причем те ее отрасли, что неизвестны Долохову, а это тоже показатель.
В скорбь ведьмы поверить несложно - и Долохов тоже выдерживает паузу после бесцветного заявления собеседницы, минутой молчания поминая неудавшуюся попытку избавиться от Руфуса Скримджера.
Болезненно осознавать, что выглядящий таким многообещающим в проекте план оказался пустышкой - еще более болезненно осознавать, что это уже вторая крупная неудача Организации подряд, считая нападение на Хогвартс.
И, как будто этого мало, Араминта тут же напоминает о третьей: куда более личной для Антонина, а потому еще более менее приятной.

- Жизнь миссис Итон потребовал Скримджер в обмен на свою - и у нас не было оснований отказать ему в этой просьбе после того, как ее допросили с пристрастием, - Долохов изменяет своему напускному благодушию, и его голос звучит мрачно - в том числе и из-за того, что Мелифлуа так удачно попадает по больному: отпускать Дженис Итон живой и относительно здоровой ему хотелось не больше, чем Рудольфусу. И даже его усилия по разрушению ее самооценки и самоуверенности, обошедшиеся ему очень дорого, мало что меняли. Даже если она не вернется возглавлять Аврорат, она по-прежнему жива - и будет ходить и дышать еще какое-то время, пока он не придет за ней, а шансы на это уменьшались с каждым прожитым им днем.
- За ее здоровье можете не опасаться - сейчас она, наверное, и в самом деле в Мунго. Это ей необходимо, - ей это в самом деле необходимо, и Антонин, вспоминая Дженис, какой он ее видел в Холле, возвращается к ровному тону. - Удивительная женщина: никакой сопротивляемости Империусу, боится себя настолько, что врет даже себе. Зато творческий склад ума - смотреть ее воспоминания все равно, что читать хорошую книгу: детали, антураж, плавность повествования...

Он обводит рукой помещение мастерской, намекая, что оригинал не слишком отличается от того, что он увидел, подвергнув Иттон легиллеменции.
- Прекрасная работа, сердце мое - у нее и правда были шансы уйти, - очередной комплимент повисает между ними, пока Долохов медленно опускается на стул напротив Араминты, подкатывает волшебную палочку к себе и жестом предлагая Мелифлуа сесть:
- Прошу вас, присядьте - сидеть в присутствии дамы моветон, а я хотел бы продолжить нашу беседу. Ели не вы - то кто мог бы обеспечить Руфусу Скримджеру выживание после Авады, воскрешение или брата-близнеца настолько искусного, что даже легиллеменция не показала подделку? С вашими связями, вашим опытом - вы наверняка знаете, кто из практикующих ныне ритуалистов мог бы бросить вызов самой смерти. Меня интересуют все - и те, кто издавна работает в Лондоне, и те, кто здесь случайно или проездом.

Он со смесью сочувствия и понимания смотрит на Мелифлуа, в голосе которой усталость невинно обвиненной может соперничать своей выразительностью разве что с сарказмом, которым ведьма пользуется умело и вовремя. Долохов даже кивает, всем своим видом показывая, до чего ему самому неприятно все это - и палочка на столе, и подозрения, и Борджин наверху, с которым Араминта, наверное, уже простилась. Он не хуже нее владеет актерским мастерством, разве что расходует экономнее, но сейчас не сдерживает натуру, демонстрирует искреннее сожаление по поводу обстоятельств их новой встречи, что прямо сердце кровью обливается. Мог бы - слезу бы пустил от глубокой своей скорби по временам, когда старые друзья не оказывались под подозрением, а грязнокровки, магглы и ревнители их прав и свобод знали свое место.
Итак, она не имеет отношения к чуду Скримджера - и это в известном смысле огорчает Долохова, который глубоко переживает свою личную неудачу - вторую уже неудачу, отразившуюся на Организации в целом, второй неверный совет, ошибочный план. Будь все дело в Араминте, было бы просто - но и слишком просто, да и он считает ее достаточно умной для того,чтобы - имей она в самом деле отношение к игре Итон и Скримджера против Пожирателей - оставить Дженис хотя бы намек, хотя бы крохотную зацепку, способную привести в эту лавку.
Ритуалисты, особенно те, которые промышляли по обе стороны закона, таких ошибок не допускали - или очень быстро выходили из бизнеса. Мадам Мелифлуа была столпом в этой отрасли, чего стоило то, что Антонин помнил ее еще по до-азкабанским временам - а значит, понимала и пресекала риски.
Да и оптимисткой не была - не могла сомневаться, что Скримджеру и Дженис судьба предрешена, а раз так - то к чему ставить на побежденных?

Кадавр или нет - и, к сожалению, Пожиратели не располагали воспоминаниями случайного посетителя Атриума, а лишь газетной статьей - Скримджер путал все карты, и тем вызывал у Долохова личную неприязнь, которой раньше не было и в помине. И уж тем более это все в совокупности требовало, чтобы Антонин выяснил, кто и как позволил господину Министру пережить итоги обмена. А значит, делящаяся информацией и именами Араминта была другом, а не врагом - при условии ее искренности, но Долохов высоко оценивал свое умение определять ложь, и пришел к выводу, что скорбь Мелифлуа по несостоявшимся похоронам обоих обсуждаемых героев авроратской хроники была неподдельной.
- И вы сами знаете, кто и почему создал для ритуалистов такие условия, mein Herz, - мягко посочувствовал Антонин, разделяя печаль Мелифлуа: после победы над Грин-де-Вальдом многое изменилось, в том числе для тех, кто не желал ограничиться лишь жалкими огрызками в виде бытовой магии, но в магической Британии, где слово хогвартского директора ценилось подчас выше слова Министра Магии, это зашло так далеко, что, подобно проклятию гниения плоти, изувечило и изуродовало не только образование, но и само отношение к магии, к ее возможностям, тайнам и направлениям. Ритуалисты, близко контактирующие с той областью, что сейчас находилась под запретом, и не имеющие предубеждений против той магии, что была названа темной, столкнулись с этим первыми, а потому отток с острова был предрешен. Разумеется, многим это оказалось выгодно - и вчерашние статисты, они смогли выйти на передний план, разбогатеть, выполняя мелкие заказы и работая чуть ли не по самоучителям. Араминта была из иного теста - и тем, должно быть, досаднее ей было в окружении сброда, не имея по-настоящему серьезных соперников, чтобы оттачивать мастерство в условиях бодрящей конкуренции.
Так что Долохов не удивился, когда из названных специалистов половина оказалась не из представителей британской ритуалистики.
Комплимент Мелифлуа он отметил тонкой улыбкой - она возвращала ему обвинение в помощи Скримджеру с таким изяществом, что рассердиться не было ни единого шанса - однако улыбка не была искренней в полной мере: повторив про себя все названные имена, вернулся к Макнейру. Могло ли быть так, что - ради освобождения захваченного Уолдена - его семья выступила на стороне Министерства?
В самом Уолдене Долохов не сомневался - они вместе отправились в Румынию, чтобы наказать за отступничество Каркарова, однако с Элоизей Антонин был едва знаком. На что способна была женщина ради спасения мужа? На что способна была чистокровная ведьма ради спасения главы своего рода?
Это вопросы были справедливыми, но наталкивали на неприятные варианты ответов. И обещали Антонину очень, очень много забот.
- Благодарю вас, моя дорогая. Я обязательно постараюсь переговорить с каждым из вашего списка. - Учитывая, что с Хорезми он свел личное знакомство, проблема могла быть только во французе - но Долохов собрался прибегнуть к помощи взысканницы. При мысли о Нарциссе ему припомнился и январский ритуал, который требовал консультации с той, кто уже имела дело с диагностикой его состояния. - Меня тронуло ваше высокое мнение о моих способностях в ритуалистике, mein Herz, но, в отличие от вас, я всего лишь скромный самоучка и вынужден прибегать к вашей помощи. Раз уж в беседе мы коснулись моего состояния и вашего вмешательства, разрешите для меня еще одну загадку. Видите ли, - Антонин сложил руки на столе, будто примерный ученик, и с дразнящим весельем взглянул на Мелифлуа, - недавно я обнаружил, что в Британии проживает моя дочь. Моя незаконнорожденная, разумеется, дочь. Может ли, что роковое для меня перераспределение моей магической подпитки связано с этим досадным фактом, являясь чем-то вроде наказания или расплаты?

Нарцисса его хотя бы поздравила с обнаружившимся отцовством, лениво подумал Долохов, продолжая улыбаться Араминте все с тем же игривым самодовольством. Нарциссе это было простительно: она к Гильдии отношения не имела, а потому удивиться, как мог Антонин, посвященный, на минуточку, Антонин обеспечить себе доченьку, могла не особенно. Мелифлуа же знала о жестокости законов, по которым действовали ритуалисты, намного больше - а потому, видимо, от поздравлений воздержалась.
Впрочем, Антонин их не и ждал - учитывая, что он так и не стал мастером ради того, чтобы иметь хотя бы призрачный шанс на  продолжение старшей ветви рода, поздравления звучали бы кощунственно.
А это Араминта еще не знает, что он дважды отец - как минимум, дважды, из того, что известно ему.
- Ну что вы, - продолжал веселиться Долохов. - Я уверен, что не единственный.
В его роду к его возрасту было прилично обзавестись целым выводком, но у него были дела важнее.
- В Румынии, еще до посвящения, я был женат - правда, без соблюдения всех необходимых формальностей, - вернулся он к полусерьезному тону, не иначе, из-за настроя самой Араминты. - И тот ребенок принадлежит роду матери, чистокровному роду. Здесь же дело в другом - дочь в Британии, увы, происхождением похвастаться не может - и тем страннее, что она вообще выжила.
Мать у нее тоже была странной - верила в фейри, оставляла на заднем дворе блюдечко с молоком для брауни и танцевала, привязав колокольчики к лодыжкам и запястьям. Наверное, по маггловским меркам она была немного сумасшедшей - может быть, поэтому и пережила встречу с Антонином.
Воспоминания тусклые и ничего в нем не будят - женщина была красива, а больше он ничего о ней и не помнит.
Однако ради того, чтобы увидеть еще раз, как Араминта Мелифлуа пусть на миг, но теряет свою маску самообладания - чего стоили ее расширившиеся глаза, Хель и Один, даже обвинения в помощи Аврорату такого эффекта не дали - Антонин намеренно тянул с ответом, делая вид, что пытается припомнить, сколько же их у него - детей, законных и нет.
- Хотел бы я знать точно, - со вздохом выдал заготовленную реплику, откидываясь на стуле и улыбаясь Араминте еще шире - пикантность ситуации, такая тяжеловесная в Англии, приобретала поистине французское изящество с каждой минутой: едва ли к мадам Мелифлуа часто обращались с подобными просьбами, да еще и практикующие ритуалисты, пусть и не имеющие мастерского титула. - В конце концов, отцовство на каждого накладывает кое-какие обязательства.
В случае с Фионой МакГрегор - вполне определенные.
И Долохов улыбнулся еще слаще, продолжая перекатывать ладонью волшебную палочку и следя за движениями пальцев Араминты.

Отредактировано Antonin Dolohov (24 мая, 2017г. 22:14)

- У этого ребенка есть свой ребенок - внучка, - пояснил Долохов, продолжая катать палочку. - И эта внучка прослеживается в моем роду, имеет к нему отношение, распознается магией. Значит... Вы, душа моя, не хуже меня понимаете, что это значит: в ее крови достаточно магии, чтобы быть связанной с родом, к которому имеет отношение ее мать, несмотря на незаконнорожденность их обеих. А значит, эта внучка и сама - плод неравных отношений. Если через нее чужая родовая магия, чье влияние не было ограничено ни брачным ритуалом, ни главами обоих родов, действует на мой род, это может убивать меня с той эффективностью, о которой вы говорили.
Не случайно ритуалисты выбирали бездетность, совсем не случайно - не случайно и Антонин, женившись на Маргарите Истру, крайне внимательно подошел к проведенным ритуалам, оставшись практически свободным в глазах магии и максимально ограничив возможность магии ее рода влиять на него.
Чем чище род матери его ребенка - тем более велик риск не суметь увязать ритуалисткую отдачу и требования объединения магических родов, но его дочь от магглы принадлежит его роду, что подтвердила и Араминта, а значит, и ее незаконнорожденная дочь. Проблема, последствия которой ему сложно представить в полной мере, возникает, если его дочь зачала своего ребенка от представителя другого чистокровного мага, в ком течет не менее древняя кровь, чем в Антонине.
Без каких-либо официальных ритуалов, этот ребенок одновременно принадлежит двум родам - двум соперничающим за него родам, потому что никаких договоров о союзе не проводилось. Если это так, то это-то соперничество и может оказывать свое негативное влияние на главу рода дочери и внучки, ритуалиста, нарушившего главные законы ритуальной магии.
Дочь оказалась вся в мать - родила не от того мужчины.

Антонин скорбно покачал головой, не пряча, впрочем, веселье в глазах:
- Совсем немного. Экспериментировал, - жесткий свод законов, управляющий ритуалистами, всегда казался ему слишком жестким в отдельных местах - соблазн опытным путем выяснить, какие законы можно нарушить без серьезных последствий, завел Долохова далеко прочь от получения официального звания мастера и, кажется, он просчитался. Впрочем, едва ли необратимо. - Ее мать была будто создана для экспериментов.
На удивление податлива к любому ритуалу, ни одного мага в роду - ничто не сопротивлялось, ничто не могло дать отката. Ни капли магической крови.
И угораздило же ее дочери много позже понести от чистокровного мага и испортить такой великолепный эксперимент.

Араминта продолжала задавать вопросы, и Антонин даже не удивился, до чего быстро она добралась до сути.
- Препоручить их вашей заботе, разумеется. Заботе моего старого друга, - он улыбнулся, давая понять, что понимает: Мелифлуа смертельно обрадуется появлению любого из его незаконнорожденных полукровных детей в своей лаборатории. И немедленно отправит любого на лабораторный стол.
Долохов отставил наконец-то палочку в покое, наклонился над столом ближе к ведьме.
- Я часто экспериментировал, mein Herz, но затем заботы другого плана и обстоятельства лишили меня возможности продолжать и эксперименты, и наблюдения. Теперь я хочу выяснить, какие еще из моих экспериментов оказались успешными. И насколько их результаты могут иметь отношение к моим сегодняшним проблемам. - Он снова улыбнулся, на сей раз холодно и без следа напускного шутовства. - Найдите для меня всех бастардов. И я отдам вам любого, которого вы выберете. Вы ведь можете это сделать - я дам кровь, дам согласие. Это хорошее предложение, mein Herz.
А когда он будет знать, сколько их, то последовательно разберется с каждым - и решит проблему, убивающую его.

Долохов поправляет палочку Мелифлуа, но хватать ее не собирается - у них тут вроде как уже почти дружеский разговор наладился, ей бы немного подуспокоиться, чтобы смех не отдавал истерикой.
- С той целью, моя дорогая, чтобы я ушел отсюда таким же вашим другом, каким ушел в прошлый раз. Чтобы сохранил еще одно приятное воспоминание о нашей встрече. - В его тоне - ласка и симпатия, но до глаз не добирается ни первое, ни второе. В глазах у Долохова только неприкрытый азарт - жадный энтузиазм проверить, сможет ли он выйти отсюда живым, уничтожив и лавку, и ее хозяйку, а если не сможет, то явятся ли за ним прекрасный воинственные девы, чтобы забрать в Вальгаллу. - Помните, serdce moye, наши первые встречи? Я мог все. Я и сейчас могу все - и умираю. Хотите составить мне компанию? Хотите попробовать уцелеть, когда я начну взламывать все имеющиеся стабилизаторы разом? Во имя Одина, это будет даже романтично - жаль, все те, кто знал о нас ранее, мертвы.
Голос подернулся мечтательностью, и Долохов взмахнул рукой и рассмеялся без тени страха или неуверенности.
- Не отказывайте мне, Араминта, вы убьете нас обоих своим отказом.

Мелифлуа требует гарантий - он не удивлен. Он разве что удивлен, что она сама не выдвигает интересные ей условия. Может, считает, что он даст больше.
Я дам вам защиту рода. Временно, разумеется, наше знакомство достаточно долгое и достаточно близкое, чтобы позволить это на любом уровне, - снова переходит Долохов к деловому тону. - Даже если поиск замкнет, мы разделим негативные последствия, а родовая защита смягчит удар. Вы рискуете куда сильнее, отказываясь.
Он вновь откинулся на спинку стула, улыбаясь почти мечтательно.
- Зато подумайте о том, что получите взамен. И о том, что никто из нас больше не вернется к этим досадным обвинениям в помощи госпоже Итон - вы же понимаете, что, даже доведись вам выжить, расстроив меня отказом, придут другие? Как думаете, с чего начнет разговор Рудольфус? С Круцио или все-таки будет оригинальнее? А Августус? После того, как господин Министр умудрился выжить, мы все слегка на нервах.

Антонин расслабленно улыбается в ответ на злость Араминты - ох уж эта страсть, ох уж это экспрессия.
Однако она не унимается, и его благодушие тоже проходит, будто облетает яблоневый цвет под запоздавшей майской грозой.
- Вы смеете говорить мне "пошел вон"? - он бледнеет, поднимаясь на ноги. Костяшки пальцев, обхвативших палочку, белеют. - Вы говорите мне "пошел вон"?
Дурная, вздорная баба, не умеющая смотреть дальше сиюминутной выгоды - совсем дурная, раз отказывается от того, что Антонин ей предлагает.
Был бы в настроении паясничать - театрально прижал бы руку ко лбу, но он не в настроении, и поэтому только упирается ладонями в столешницу, смотрит прямо на Мелифлуа.
- Вы изменились в дурную сторону. Но что взять с младшей крови, - рассчитанным оскорблением отвечает он на ее слова: уговаривать он больше не намерен, и так слишком поддался сентиментальности. Даже то, что Араминта не помогала Скримджеру, не умаляет ее вины в попытке перебежать дорогу с татуировкой Итон - и то, что она так настойчиво пытается переложить вину на него, выдавая свой план за далекоидущую попытку убийства, не впечатляет. Именно это отвратило его, молодого, горячего и нетерпеливого, от ритуалистики, от того, чтобы связать себя с Гильдией навсегда - то, что результаты редко проявляются сразу же.

Антонин перехватывает палочку Мелифлуа, небрежно отбрасывает ее в угол, угрожающе покачивая головой - шутки кончились.
- Давайте посмотрим, что у вас здесь, - отталкивающее отбрасывает стол на Араминту, а Антонин оглядывается, ища источник максимальной угрозы - или наиболее дорогие сердцу ритуалиста артефакты, отступая к лестнице. Хорошо бы, конечно, оказаться на улице - его свидание с валькириями может и подождать, но до чего же в самом деле любопытно: резонанс должен быть крайне силен, может быть, хватит, чтобы уничтожить пол Лютного.
Он беспрестанно невербально прокручивает заклятья той, дурмстранговской школы - не боевые, но причиняющие неприятностей не меньше, а даже больше: темно-фиолетовые тусклые ленты срываются с его палочки, теряются в тенях углов лаборатории, ползут к ведьме, пока Антонин, все еще чувствующий подпитку выпитых перед визитом к Араминте зелий, выбирает следующий шаг - атаковать или защищаться, когда разбуженные охранные контуры попытаются устранить угрозу в его лице.

Он в самом деле к ней неравнодушен.
Эта полу-семейная ссора приводит Антонина в сентиментальное настроение, и он играючись кружится в темноте, чутко прислушиваясь к своему дыханию, чтобы расслышать за ним дыхание Араминты. Слишком давно ведьмы не выгоняли его из своих спален, чтобы он не смог оценить момента, и усмешка не сходит с его лица.
Ох уж эта страсть. Ох уж эта экспрессия.
Восхитительно. И действует не хуже всех этих зелий, которые он принял перед выходом в Лондон - кровь кипит, реакции опережают мысль.

Он покачивается, стоя на месте, концентрируясь, внемля. Обращает эту силу, что сейчас циркулирует внутри него, в мощный, ровный поток, посылает ее в по венам, подпитывая собственный организм. В таком режиме он может пройти сквозь город будто раскаленный нож сквозь подтаявшее масло, оставив за собой трупы и завалы, и начать может отсюда, снеся эту лавку с лица земли, обратив в пыль и пепел камни и магов, здесь задержавшихся. Долго это не продлится, и расплата будет жестокой, но ради этих моментов, ради ощущения собственной мощи он перерывал слежавшиеся трактаты, чертил круги и руны, соединял ритуалистику и зельеварение.
Лишь один человек зашел дальше по этому пути, намного дальше - как иронично, что оба они не получили ни официального статуса Мастера, ни признания Гильдии. Самоучки - а потому не знающие границ и запретов.
Долохов разводит руки в стороны, замыкая пентаграмму, образованную собственным телом.

Закрывает глаза - в этой темноте ему не нужно больше зрение, его поведет магия.
Фигура Араминты будто проступает сквозь тьму подвала, контуры подсвечиваются алым, тягучим, переливающимся. Что это, Антонин не знает - ему не нужно это знание, как и зрение. Он шагает к ней - быстро, очень быстро и очень тихо, каждый шаг вызывает у него ощущение полета. Его палочка сейчас как продолжение руки, подчиняется даже намеку на мысль, и любая формула заклинания сейчас уместится в долю секунды, достаточную для вдоха.
И когда палочка Араминты упирается ему в бок, Долохов ухмыляется в темноте. А она не дура.

- Требуйте с Хель, дрянная девчонка. Она ко мне неровно дышит, - ласкающе шепчет он в темноте, контрастом к тону Мелифлуа, и, не давая ей сообразить что к чему, шагает еще ближе, перехватывая ее свободную руку своей свободой рукой, переплетая свои пальцы с ее будто в пароксизме страсти.
Их руки сомкнуты, палочки касаются тел друг друга - тел, вибрирующих от магического фона вокруг. Круг замкнулся.
Поднимая вверх руку, заставляя руку Араминты также тянуться к потолку, Антонин чувствует, как корсаж ее платья проходится по его груди, как юбка мягко шелестит о колени. Одежда, вобравшая в себя часть энергии, ощущается второй кожей.
Долохов открывает глаза - больше угадывая, чем видя лицо Мелифлуа, снова ухмыляется и, дернув ее на себя, прикасается губами к ее лбу.
И позволяет накопленной в себе силе вырваться на свободу, сминая, сшибая щиты, рунические заготовки, защитные фоны доброй части артефактов.