К десятому февраля Антонин Павлович убежден: они выскребли Итон до дна. Все, что имело значение, они узнали: полных четыре дня пошло с появления патронуса Руфуса Скримджера, и эти четыре дня они использовали с толком. Не распорядись Лорд об обмене, сегодня Дженис Итон заплатила бы по счетам. А так - так она сможет уйти, вернуться туда, где ее кто-то ждет - если есть, кому ждать ее, кроме бутылки и случайных любовников.
Укрывшись от ветра за рослыми платанами по берегам озера в ожидании Скримджера, он думает о том, что вело Министром, когда тот предлагал обмен. Скримджер не мог не знать, что они не станут ее беречь, не мог не понимать, что его ждет участь не лучше - и уж точно наверняка понимал, что они пойдут на этот обмен не раньше, чем выпотрошат ее легиллеменцией, чтобы затем приняться за него. Скримджер аврор - он должен был привыкнуть терять людей, что же ведет его сюда? Вина? Желание прекратить чужие смерти?
Антонин тоскует по сигарете и хотя чувствует себя сейчас немного лучше, его тоска тем горше, чем яснее он понимает, насколько была права Итон, бросив ему в лицо, что он умирает.
Ничего. Как только они закончат с обменом, как только Руфус будет у них - он займется собой. Навестит Араминту, проведет пару дней в этом новом борделе - и без Оборотного. Попрощается, наконец, с Джейн, что взяла в привычку являться ему по ночам и просительно смотреть - будто прямиком из сорок седьмого. Сейчас он не уступил бы ей. Сейчас она и не попросила бы.
Он оглядывает Итон. Ее подлатали настолько, что она может стоять. Он сам тер ей память - и поэтому, наверное, она может стоять, а не корчится на земле, ненавидя себя.
Руфусу Скримджеру должно прийтись по вкусу это зрелище: то, как она стоит в окружении высоких мужчин в черных мантиях. Привет из прошлого - и Дженис Итон в центре.
Он без маски - никто из тех, кто сегодня явился и еще явится к руинам Лестрейндж-Холла, не скрывает лицо. Противостояние вышло в свою завершающую фазу - противостояние со Скримджером.
Его энергия, его дела - все останется в прошлом, и Министерство вновь замкнется в своей трусости и неспособности действовать.
Антонин лелеет эти мысли, будто мать - ребенка, коротая время в ожидании, зажав палочку в пальцах, заведя руки за спину.
Мельком оглядывает присутствующих - среди них нет многих, слишком многих, и дом, который распахивал ему роскошные объятья, теперь служит пристанищем воронья и растоптанных воспоминаний, но их не сломили потери, и еще никогда Антонин не ощущал такого единения с соратниками, и за последние пятнадцать лет еще ни разу не чувствовал с такой ясностью, что они на верном пути.

Отредактировано Antonin Dolohov (16 декабря, 2016г. 00:42)

[icon]http://oi68.tinypic.com/zjhrbb.jpg[/icon][nick]Augustus Rookwod[/nick][info]<b>Августус Руквуд, 55<a></b><br><i>Невыразимец-рецидивист</i>[/info] - Август, я тоже хочу на проводы Итон!
- А я хочу трактат Чаршака, все свои конфискованные в восьмидесятых записи и хорошего рома. Но мы все получаем по заслугам.
- Но вы же не можете проводить Итон без меня!
- Мы не будем её провожать.
- Правда?
- Правда, - Руквуд кивает. И не выдерживает доверчивого взгляда: - Мы её обменивать будем.
- На трактат Чаршака, твои конспекты и ром?
- Знаешь, Ник, я бы не против, не против…

- Август, а давай я Итон ещё раз!
- Нет.
- Август, ну всего разочек! Один махонький, крохотный раз! Долго ли, умеючи…
- Умеючи – как раз долго. Я сказал – нет.
- Август, ну хоть полраза! Четвертушечку! Одну восьмую!
- Нет.
- Август, ты зануда.
- Нет.

- Август, а что там будет делать Долохов?
- Обменивать Итон.
- А Лестрейндж?
Ладно, Руквуд считает троих за одного.
- Обменивать Итон.
- А ты?
- И я. Обменивать Итон.
- Но это скучно! Давай я спрячусь на дереве и начну пулять Непрощенкой? Я же меткий, ты помнишь! – Трэверс нарочно не слышит громкого хмыканья Руквуда. – Или прямо Адским пламенем? Или просто Ступефаями долбить, пока долбить будет некого? Или при обмене похитим вообще всех?!
- Ник, ты сидишь тихо и никого не трогаешь.

Ник стоит рядом, молчит, сопит, и правда никого не трогает.
Только гипнотизирует – Итон. Но Итон и не к такому уже привыкла от Трэверса – что поделать, думает Руквуд, жизнь – боль, тут даже этот мешок с костями трахать захочешь.
Николас стоит рядом, молчит, сопит, и не шевелится вообще. Будто его Петрификусом кто отходил.
Руквуд даже скользит бесцветным невыразительным взглядом по соратникам, пытаясь определить, мог ли кто втихаря кастовать паралич на Трэверса (справедливости ради, сам Руквуд мог бы, и с удовольствием), но какое кому дело до долбанутого Ника, когда тут история вершится?
Августус подавляет желание переломать метким ударом костелома хребет аврору, и тоже замирает.

Николас, увидев закаменевшего Руквуда, наоборот, хочет хоть немного дёрнуться, хоть нос почесать, или вот ухо – просто так, но Август сказал – молчать и сидеть тихо. Сидеть негде, Ник стоит, но и так неплохо.

Территория Лестрейнджей – отражение самих Лестрейнджей: апатично, уныло, не то по-осеннему сухо и безжизненно, не то по-осеннему мокро и слякотно. Трэверс вдруг оглядывает совершенно трезвым, ясным взглядом присутствующих сквозь присутствующих – и раздумывает, как сейчас выглядит его собственное поместье.
Кстати, мать вашу, где оно?!
Николас всё-таки не выдерживает, переводит взгляд на Итон. Вот надо было её грохнуть. Точно надо было.
Всё-таки, добряк у них Лорд, умиляется Ник. Чрезвычайно, непростительно мягкосердечный.

Трэверс так увлекается размышлениями ни о чём, что из полутранса его выдёргивает вопль Беллатрикс.
Ооооо! Бабья драка! Юхху!
Да вы только гляньте, хочется закричать, как классно смотрится! Давай, Белла, в морду ей, в морду! Да! И в печень! В печень, Белла! Прям коленом, чего церемониться! Ты же женщина, ты колени умеешь высоко поднимать… или нет?
Трэверс хочет свистнуть – но его осаживает издевательский взгляд Руквуда.
Вот зануда. Вечно всё веселье портит.
Ладно. Ник вспоминает, что должен стоять тихо, как на стрёме, и никого не трогать.

Августус возводит глаза к небу и медленно выдыхает.
Потом опускает палочку – привычка страховать своих, хоть идиота-Ника, хоть Беллу, пусть её противница и безоружна, въелась намертво.
Ухмылка всё-таки приподнимает уголки губ Руквуда.
Женщин точно придумали, чтобы жизнь была веселее.

Отредактировано Araminta Meliflua (14 декабря, 2016г. 13:36)

То, что происходит, вызывает у Беллатрисы чувство дежавю. Она уже была когда-то слабее. Больше не хочет. Это наполняет её яростью ещё сильнее, хотя, казалось бы, больше она в себя вместить не в состоянии.
Она упирается в Дженис подбородком, пытается пнуть, но промахивается. Ей мало тех частей тела, которыми она может бить Итон, ей нужно больше.
Дженис Итон. Её зовут Дженис Итон.
У Беллатрисы, в отличие от соперницы нет слов, только ярость. Она вырывается, пока Дженис стискивает её в пародии на объятья, пытается если не развернуться, то обрушиться на неё затылком. Она не способна понять, что оружие на самом деле находится в опасной досягаемости от Итон, что несмотря на ножны, у неё есть шанс воспользоваться палочкой. Но удача на стороне Лестрейндж.
Перед глазами пелена, пока Беллатриса спешит встать на ноги. Ей плевать на всех, кто стоит вокруг. Теперь она видит в них не союзников - конкурентов. Она сплевывает на листья, откидывая копну волос за плечи.
- Только попробуйте влезть, - обращается она не к Итон, к остальным, уже не помня, кто они, остальные, и снова бросается на Итон. Беллатриса теперь не кидается на неё бездумно, обхватывает за запястья, выставленные вперёд, пытается повалить на землю. Она упирается в Итон корпусом, тянет вниз. Она хочет, чтобы она была на земле, на коленях, а лучше - пластом.
Беллатриса наступает Дженис на ногу, упираясь в неё каблуком, жалея, что не может продырявить насквозь. Ноги соскальзывают по листве, Лестрейндж едва не падает, но не отпускает запястий аврорши, сжимая пальцы до побеления. Она пытается ударить её коленом в живот, но может дотянуться лишь до бёдер, неумело пытаясь сохранить равновесие и снова не оказаться снизу.

Беллатриса задыхается, но недолго сгребает листья ладонями, пропуская удары по лицу. Может, родовая магия на её стороне, может знание, что ей есть кому прийти на помощь где-то на задворках сознания. Её всё ещё пьянит недавний успех в попытке уронить Дженис.
Она не цепляется за ладонь Итон, стараясь ослабить хватку на горле, а пытается ударить её в лицо, поочерёдно замахиваясь обеими руками. Ей удаётся попасть.
Всё ещё под Итон, она резко дёргается вперёд, целясь локтями в грудь и в живот. Силы пресса не хватает, чтобы удар получился достойным, поэтому Беллатриса сгребает ткань на груди у Дженис, тянет на себя. Либо ткань порвётся, либо аврорша упадёт. Правой рукой Беллатриса тянется за тем, к чему так стремилась Итон. В отличие от своей соперницы, она в складках собственного платья не путается, даже вслепую.
- Crucio, - Лестрейндж упирает древко палочки в ягодицу аврорши, или куда там достаёт рука. Непростительно не выходит на отлично, но Беллатрисе этого и не нужно. Достаточно короткой передышки, чтобы стряхнуть с себя авроршу, подняться на колени. Она отшвыривает палочку как можно дальше в сторону, чтобы у Итон даже соблазна не было попытаться воспользоваться магией, возвращается к драке. Беллатриса сжимает пальцы в кулак, бьёт по живой, мягкой плоти, пока Дженис снова не встала на ноги.
- Я. Тебя. Ненавижу, - обретает дар речи Беллатриса, выдыхая по слову между ударами. В низу живота начинает опасно ныть, непохоже на облегчение после сбрасывания с себя такой же по массе женщины, но Беллатриса не обращает на это внимания. Она слишком поглощена процессом. Бить, пока есть силы. Бить, пока видно лицо аврорши. Дженис Итон.

Майка трещит по швам, и лицо Беллатрисы оказывается так близко, что сдержать себя Дженис не может. Клеймо, что подарил ей Рудольфус, ещё жжёт её, и, потянувшись, она оставляет его жене своё — красный, запёкшийся отпечаток губ на щеке. Большего она сделать не успевает: Круциатус срезает улыбку как ножом.
Итон уже не кричит: она кричала за эти дни так долго и так много, что сейчас сил на крик уже нет.
Итон наслаждается дракой: для неё сейчас нет ничего лучше маггловского мордобоя. Она отвлекается на драку, отвлекается от Скримджера. Отвлекается от того, что он идёт за неё умирать.
Итон ещё сопротивляется: поднимает в защитном блоке руки, закрывая лицо, стискивает зубы, вынужденно, когда кулак сталкивается с её неудачно сломанной рукой, убирает блок, сглатывает, тяжело сглатывает заполнившую рот кровь и всё ищет удобный момент. Когда тот, наконец, настаёт, рывком опрокидывает Беллатрису на землю.
Ей действительно нравится быть сверху, а теперь она знает, куда бить.
Она не успевает.
Хватило бы одного хорошего пинка, но она не успевает.
Медленно, придерживая за локоть разнывшуюся руку, Итон поднимается на ноги. Она пока ещё заикается — чары Антонина держатся хорошо.
— Я запомнила, — и всё же она долго, выразительно смотрит на ведьмин живот, а затем поднимает глаза. Ухмыляется краем разбитых губ:
— И, поверь, я буду ждать нашей встречи.

Отредактировано Janis Eaton (15 декабря, 2016г. 11:54)

Минута течет за минутой. Долохов, подняв голову к светлому осеннему небу, наслаждается этой тишиной и накатывающим на него умиротворением, которое часто служило ему наградой и знаком, что он по-прежнему не ошибается. Он не чужд прекрасному, и думает, что именно так и хотел бы запомнить этот день: день, когда Министерство оказалось неспособным действовать ни сообща, ни разумно.
Он хотел бы запомнить каждую минуту, глядя в это небо - но вопль Беллатрисы разрывает эту торжественную тишину, которую не смел прервать даже бедняга Трэверс.
Антонин оглядывается: его Валькирия, растрепанная и полная гнева, бросается на пленницу, увлекая ту за собой в кучу пыльной листвы, собравшейся на берегу озера.
Он чуть брезгливо опускает веки: Беллатриса сдала и сдала сильно. Двадцать лет назад она была совсем иной, она не позволила бы Дженис Итон уравнять шансы. Двадцать лет назад они все были иными, и Антонин чувствует горечь разочарования: его смелая по тем временам идея принесла свои плоды, и ни Беллатрису, ни Алекто нельзя упрекнуть в неверности или слабости, но женщинам, увы, не место на поле боя, и сейчас, разменяв седьмой десяток, Долохов понимает это с ясностью.
Он не собирается вмешиваться, хотя видит, как загораются глаза у тех мужчин, что собираются неосознанно в круг. Даже Руквуд едва заметно улыбается, хотя от бывшего невыразимца Антонин ожидал бы этого в последнюю очередь.
Долохов снова приподнимает подбородок, следя за дракой Главы Аврората и приближенной Темного Лорда, разжимает хватку на волшебной палочке. Даже если Итон умрет сейчас, Скримджер все равно явится - и не сможет уйти, уже не сможет. Честной сделка не выйдет, но честь мало его заботит - за исключением той, в верности Тому, что он избрал для себя сам.
И все же он бросает многозначительный взгляд на Рудольфуса: мадам Лестрейндж в тягости и беременность не будет ни легкой, ни простой, о чем предупреждали и артефактор, и целительница. Если Лестрейндж собирается стоять и смотреть, как Итон умелым пинком отправляет его шансы стать отцом в Хель, так тому и быть - но Антонин уверен, что до Рудольфуса просто не доходит вся опасность происходящего.
И верно, не доходит. Рудольфус при Итон заговаривает о ребенке, не имея даже представления о банальной осторожности. Под увещевания Лестрейнджа, удерживающего свою супругу в чем-то, похожем на объятия, Антонин вновь отворачивается, смакуя в памяти последний крик Итон - для аврора у нее крайне низкий болевой порог.
Отворачивается и первым замечает Руфуса Скримджера.
Антонин небрежно и коротко кланяется господину Министру, не выпуская его из фокуса, но тот, кажется, смотрит только на Итон. Крайне глупо со стороны Главного Аврора и Министра связывать себя такими узами, и Долохов получше многих знает, что магические контракты такого рода не разорвать легко и быстро, вновь задается вопросом, зачем они сделали это. Чтобы можно было одному шагнуть вместо другого с тропы в великую пустошь?
Долохов кастует несколько заготовленных заранее совместно с Милордом сигнальных связок, но они не реагируют на пришедшего на казнь Министра: он не воспользовался Оборотным зельем, явился сам, во плоти, как и обещал. Жертвенный агнец, сентиментальный глупец.
Когда Скримджер отдает порт-ключ Итон, Антонин смотрит той в лицо. Он позаботился, чтобы она не помнила о Роберте Локампе, чтобы не помнила о том, кого сдала ему - но его лицо она должна запомнить. Она не убила его в новогоднюю ночь восемьдесят второго, хотя и хотела, и он дарит ей милость, не убеждая Милорда отклонить предложение Министра.
Он не хочет, чтобы она умирала здесь - на этой земле, в этом окружении. Она должна умирать для него - рядом с ним, принадлежа ему. А значит, эту последнюю встречу они отложат.
Едва Итон исчезает, он поднимает волшебную палочку, стряхивая рукав с запястья, с предплечья, и с силой проводит кончиком волшебной палочки по Метке, посылая вызов тому, ради кого и благодаря кому Долохов все еще жив.
- Добро пожаловать, мистер Скримджер, - кивок Антонина сух, но отнюдь не бесстрастен - он уважает глупость того рода,что проявляет сейчас Министр, и уверен, что смерть Скримджера убьет и Итон, сделав ее слабой и неспособеной сопротивляться, когда Долохов, а вовсе не Лестрейндж, придет за ней.

Беллатриса шипит от боли и ярости, когда Итон отшвыривает в сторону. Чужая рука в волосах мешает, не даёт накинуться на Дженис с новой силой. Лестрейндж не понимает, зачем её ставят на ноги, зачем держат.
Потом она понимает, что ей не дают драться с Итон. Беллатриса молотит кулаками по корпусу, не разбирая кто перед ней. Ей нужна только Итон. Когда она понимает, что перед ней муж, вырываться не прекращает, но сжатые в кулаки пальцы разжимаются, удары по Рудольфусу приходятся раскрытыми ладонями.
- Пусти меня, пусти! - Беллатриса не хочет вразумляться, хочет удержать это пьянящее желание мстить и причинять боль. Кажется, теперь она приблизительно понимает, что испытывает Рудольфус, когда презирает палочку, пускаясь в рукопашный бой.
Рука на талии непривычно нежная и аккуратная, Беллтриса не помнит хватку мужа такой. Размеренные движения по её затылку рассеивают львиную долю злости. Она наконец-то чувствует, что устала, что у неё неприятно стягивает живот и что по виску у неё бежит кровь. Ладони в последний раз ударяются об грудь Рудольфуса, замирают там, чуть подрагивая.
Ребёнок. Она не будет драться с Итон ради ребёнка. Ради их ребёнка.
Беллатриса вздыхает, вытирая лоб и окровавленную щеку об Рудольфуса, оставляя на лацканах его мантии окровавленные следы губ Итон и собственной крови.
Она уже думает, что успокоилась, когда угроза аврорши достигает её ушей. Она никому не позволит угрожать её беременности.
Лестрейндж разворачивается в руках мужа, цепляется за его ладонь, сжимающую две палочки - его и её.
- Дай мне! Дай! Я заставлю её охрипнуть от боли! Я заставлю её молить о пощаде! - ногти Беллатрисы бессильно скребут древко и тыльную сторону ладони Рудольфуса. Её собственные костяшки содраны до кровавых ранок, болезненно саднящих при каждом движении.
Беллатриса смотрит на Итон. Безоружную, но не сломанную. Она не хочет такой победы, не хочет лёгкого пыточного. Это не то, что ей нужно. Они сойдутся потом ещё раз, Беллатриса без ребёнка, Итон с палочкой.
Виноватым движением Беллатриса гладит царапины Рудольфуса, с усилием воли заставляя себя расслабиться, опереться на него спиной. В ней слишком много энергии, которую она ещё не выплеснула. Родовое поместье возвращает ей силы, заботясь о наследнике.
Появление Скримджера не даёт Беллатрисе забыться, позволить какому-либо другому желанию сменить недавно горевшее адским пламенем желание расправы. Она переплетает пальцы Рудольфуса со своими, когда Итон уходит. Лестрейнджи всегда держат своё слово, поэтому Беллатриса знает, что аврорша ещё попадёт к ней в руки и час расплаты настанет.
Дженис Итон. Она запомнила.

Он не отвечает жене, не отдает ей палочку, несмотря на крики Беллатрисы, что ему до этих криков, он и сам не раз заставлял ее кричать.
Смотрит на Итон, пропуская мимо ушей ее угрозы - зверь не понимает человеческую речь. Смотрит, запоминая запах ее крови, запоминая ее лицо до самых мелких черт.
Беллатрисе не вырвать палочку у него из рук, и он не дал бы ей уничтожить Итон вот так.
- Помолчи, - затыкает он жену, продолжая держать ее рядом, продолжая гладить по голове, путая пальцы в растрепанных прядях.
Несмотря на только что владевшее Беллатрисой неистовство, она затихает, и Лестрейндж оглядывает всех собравшихся, суля взглядом жестокую кару любому за самый мимолетный насмешливый взгляд на леди Лестрейндж, особенно задерживаясь на лице Долохова, но тот смотрит куда-то в сторону, и Рудольфус, было отвлекшийся от него, во внезапном прояснении вдруг понимает, что могло привлечь внимание Долохова.
Ощущение присутствия накатывает цунами. Лестрейндж и сам не знал, что будет реагировать сам - как животное, как чистый инстинкт.
Ему даже не нужно смотреть, ему все сказали чары: барьер, окружающий Лестрейндж-Холл, только что пропустил безоружного, и Рудольфус пригибает голову, выставляет вперед плечи и разворачивается вместе с женой, о которой напрочь забывает в этот момент.
Его кулаки вновь сжимаются - обе палочки впиваются в кожу, скрещиваясь. Пальцы в волосах Беллатрисы наверняка выдирают ей несколько прядей.
Скримджер.
Кровавый туман в глазах Лестрейнджа мешает ему рассмотреть давнего врага, и он напрягается всем телом, чтобы броситься на Скримджера, бить его, рвать его, грызть его, чтобы добраться до сердца, а затем сжать это кровавое сердце в кулаке и сжимать до тех пор, пока оно не лопнет. Вот тогда, возможно, Рудольфус сможет спать спокойно.
Его останавливают не слова - его останавливает голос, и он замирает, шумно дыша, переступая с ноги на ногу от нетерпения.
Когда Итон исчезает, он грязно ругается сквозь зубы, поминая ледяную щель Морганы. Он был против обмена - настоящего обмена. Рудольфус хочет их обоих - убить обоих, уничтожить всех, кто был повинен в четырнадцати годах, превративших его жизнь в ад. Те, кто осмелились бросить Лестрейнджей гнить в каменном мешке, заслуживали кары, мучительной смерти, и отпускать одну из них казалось Рудольфусу святотатством.
- Убьем его, - он шагает вперед, отталкивает жену, привычно убирая палочки - обе - в ножны.
Убьет. Он убьет его. Прямо сейчас.

Антонин аккуратно отпускает манжету, чувствуя, как отголоски Вызова все еще вскипают под кожей, все еще напоминают ему, кто стоит за ним. Он вдыхает навязчивый дух прелой листвы, мечтая о свежести снега за границами Холла, борется с искушением прикрыть глаза и позволить себе передышку после Вызова.
- Не сметь, - он выступает вперед, просто качнувшись, навстречу Рудольфусу, почти заслоняя Министра собой. Голос Антонина звучит негромко и контрастирующе спокойно на фоне рыка Рудольфуса, на фоне отзвеневших над озером криков Беллатрисы и Дженис.
Лестрейнджу придется играть сегодня по правилам, установленным Милордом. Придется подчиниться.
Какие бы личные причины не толкали Рудольфуса сейчас, ему лучше их придержать - осенью его самоуверенность и инициатива обернулись поражением, но сейчас контроль над ситуацией в руках Долохова, он просил у Милорда позволить ему эту честь и сейчас не упустит возможности добиться успеха для Организации.
- Держите себя в руках, Рудольфус. Темный Лорд отдал четкие приказы - нам не будет пользы, если вы сейчас превратите мистера Скримджера в гниющие останки.
До Азкабана работать с Рудольфусом было проще, сейчас же Антонин чувствует себя так, будто балансирует на проволоке над пропастью - любое неверное движение и Лестрейндж даст себе волю даже среди Ближнего Круга, но сейчас это совершено некстати.
Они часть единого целого, и в этом их сила.

Антонин едва заметно встряхивает левой рукой, подозревая, что в случае, если Рудольфус атакует, он будет наблюдать за правой рукой противника, и вторая палочка, купленная недавно, но подходящая Долохову, легко ложится в ладонь: он лучше оглушит Лестрейнджа и потом, после всего, ответит за это оскорбление, чем даст несдержанному дураку все испортить.
Лестрейндж возвышается над ним, смотрит сквозь - ничего разумного в глазах.
Долохов не отпускает его взгляда, но смотрит без вызова - ждет. И когда в глазах Рудольфуса мелькает нечто осознанное, проговаривает ясно и четко:
- Позже, Рудольфус. Потерпите. - А затем оборачивается к Скримджеру. - Не провоцируйте мистера Лестрейнджа, господин Министр. Мы все на грани, но мы не пошли бы на этот обмен только лишь ради вашего трупа. А вот ради чего вы пошли на это? Неужели жизнь Главы Аврората ценнее вашей? Если вы считаете, что она сможет продолжить ваш крестовый поход, вы ошибаетесь. Она слабая. Она хочет смерти. Она хочет смерти с восьмидесятого.
Несмотря на ровный тон, в его голосе все же проскальзывает торжество.
- Неужели вы тоже явились, чтобы отправиться вслед за женой?
Он отходит в сторону, освобождая Лестрейнджу путь, встает рядом с Трэверсом и Руквудом, усмехается углом рта.
- Убивать Министров Магии может войти в привычку.
И все же держит обе палочки наготове - как и Руквуд.
Итон чуть было не обманула его на первом допросе - Скримджеру он такого шанса тоже не представит.

Все смешивается в многоголосый неразборчивый шум: слова Скримджера, слова Долохова, слова жены.
Рудольфус опускает голову, позволяя седым прядям упасть на лоб, вслушивается в это раздражающее жужжание.
Скримджер пришел. Скримджер стоит на гниющих листьях, усыпавших землю Лестрейнджа, и бросает ему в лицо эту улыбку, это оскорбление.
Скримджер пришел и умрет здесь, и Рудольфус весь переполнен этим чувством, и больше в нем нет места ни для чего другого: ни для гнева по поводу вмешательства Долохова, ни для ярости из-за поступка жены.
Белла далеко не уйдет - без палочки, она сможет только наматывать круги вокруг озера, разглядывая уничтоженное поместье, и Лестрейндж выкидывает это из головы, едва перестает слышать шуршание, с каким ее юбка задевает листву.
- Указывать мне, что делать, на моей земле? - голос Рудольфуса неожиданно тих, но это не скрывает ярости в нем.
Выскочка-Долохов позволяет себе слишком многое, и Лестрейндж поднимает голову, глядя в лицо Антонина. Сукин сын спокоен и хладнокровен, в отличие от Рудольфуса, и тот опускает взгляд вновь, выхватывая опущенную палочку в руке Долохова. Его собственные палочки в ножнах, и сейчас Рудольфус знает, что может проиграть - и знает, что не должен допустить этого во что бы то ни стало.
Надо ждать, вот что шепчет ему родовая магия. А затем, когда они оба - он и Антонин - вновь окажутся на его земле, уничтожить Долохова. Здесь Рудольфус сильнее, настолько силен, что ни опыт, ни дурмстранговские навыки не спасут наглеца. На земле рода глава рода может бросить вызов самому Мерлину, и Рудольфусу хватит одного проклятия, чтобы покончить с Антонином. Но не сейчас. Не при свидетелях, не в ожидании Милорда.
- Да, - щерится Рудольфус в ответ на предложение потерпеть. - Да.
Он потерпит. А Долохов пусть наслаждается ощущением собственной важности, ему недолго осталось.
- Отойди.
Долохов упоминает о жене Скримджера, и Рудольфус улыбается шире, растягивает губы в ухмылке, бессознательно потирает руки - у него чешутся кулаки, и это не преувеличение.
Ему нечего сказать Скримджеру кроме того, что может расцвести на конце палочки, на сбитых костяшках. Он отомстил Скримджеру в августе, теперь пришла пора подвести итоги.
- Я обещал тебе, что убью тебя, - каждое слово дается Рудольфусу тяжело, он с усилием выплевывает звук за звуком. - И я это сделаю. Сегодня я это сделаю.
Каждая минута длится как час, Рудольфус не сводит немигающего взгляда с Министра - так палач всматривается в долгожданную жертву.
Мир вокруг размывается, бледнеет - и только Скримджер остается в фокусе. Ради этой минуты Рудольфус ждал пятнадцать лет.

Долохов наблюдает в ожидании, когда же Лестрейндж все же сорвется. Для него - да и ни для кого из тех, кто стоит сейчас в этом импровизированном почетном карауле, - не секрет, насколько плохо Рудольфус владеет собой. Насколько плохо владел собой всегда, и насколько хуже дело обстоит после Азкабана.
Слова Скримджера о поводке и хозяине наверняка подольют масла в огонь, и Антонин обдумывает и тот сюжетный поворот, при котором Министр Милорда не дождется.
У всего есть пределы, а у терпения Рудольфуса границы весьма шатки.
Он со вниманием выслушивает то, что Скримджер говорит об Итон - его, разумеется, это очень интересует. Улыбается ровно:
- Я очень надеюсь на это, господин Министр. Но, кажется, первый свой крестовый поход она провалила?
Его вопрос не требует ответа - они оба знают это, раз Долохов все еще жив и стоит сейчас здесь. Она дошла почти до самого конца, она выследила его - пусть он и практически перестал прятаться, вернулся в Румынию, в собственное поместье - взяла его, попрощалась и самолично связала веревку - но не дождалась его смерти. Тогда ее гнало за ним желание отомстить за смерть мужа - сейчас, ему показалось, то чувство несколько притупилось. Сейчас есть схожесть: в их руках Скримджер, ее побратим, и он вскоре умрет. Это придаст ей сил, чтобы временно продержаться, но Антонин сомневается, что развлечение будет таким уж долгим. На сей раз они не в равном положении: она теряет человека за человеком, а его Лорд вернулся.
На комплимент поместью Долохов предоставляет отвечать Рудольфусу. Не скрывая усмешки, поднимает глаза к серому небу, мельком проходится по фигуре сидящей под деревом Беллатрисы.
Его не задели бы слова Скримджера, будь они обращены к нему - мельком он вспоминает месячной давности визит в Германию, пронизывающий ветер в основания Нурменгарда, обвинения Гриндевальда. Он, Антонин, не видит позора в служении Лорду Волдеморту, он готов идти куда угодно за тем, кого однажды выбрал в сюзерены, но Лестрейндж слишком спесив, чтобы снести хотя бы намек на то, что служит кому-то, и это тем забавнее, чем больше Долохов видит плюсов в несдержанном нраве Рудольфуса.
Пусть сорвется, пусть убьет Скримджера, вновь пойдя наперекор воле Милорда, не считаясь ни со здравым смыслом, ни с интересами Организации. Антонин не станет ему мешать в этом. Не станет мешать своему врагу, который определенно бросил ему вызов на последнем собрании Ставки.
А после понаблюдает, как старший Лестрейндж теряет последнее расположение Темного Лорда, который вернулся еще менее склонным прощать своих слуг.
Быть может, убив Скримджера прямо сейчас, Рудольфус подпишет смертный приговор и себе.
Долохов в предвкушении ждет, не желая и не собираясь вмешиваться - он не из тех, кто теряет голову.

Скримджер смотрит на Долохова коротко, остро - он не любит говорить за других, и обещать за других тоже не любит, а, кроме того, все еще надеется, что Итон все же сможет оставить все позади и жить дальше. Он много лет думал, что так и вышло, что она смогла, а вышло, что ошибался. Но что тот недооценивает Итон, слишком очевидно. И потому разубеждать Скримджер не собирается - так лучше, удобнее. Что говорить - Долохов еще увидит, как он неправ.
Тем не менее, то, как он говорит это, внушает опасения. Итон выглядела терпимо, но это, скорее всего, только картинка, видимость. Насколько она повреждена, Скримджер не знал и уже и не мог узнать, но он все равно тревожился за нее. И очень надеялся, что он настоящий найдет время проверить, как она. И расскажет о том, что сделал так быстро, как сможет - иначе и она будет уверена, что он мертв. Мертв за нее - а такие жертвы подкашивают получше пыток.
Рудольфус, послушно реагируя на слова, бьет его - недостаточно сильно, так что Скримджер остается стоять на ногах. И только бьет, не убивает. Но пока его хозяина тут нет, можно продолжать.
- Но я был здесь, - он подается вперед, - был и, смотри-ка, я выжил, твоя земля не стала мне мстить.
Была нога, но о ней говорить Скримджер не собирается. Больше она не проблема - для настоящего него на какое-то время, а для него - на всю оставшуюся жизнь. Неважно, что это оттого, что жизни осталось не особенно много. Зато можно врать.
- Знаешь, почему так? - спрашивает он. - Я думаю, потому, что главный враг твоей земли - ты сам. И да, ты сдохнешь не моими стараниями - а только своими. И род твой тоже исчезнет именно твоими стараниями. Потому что ты сделал все для того, чтобы следующих Лестрейнджей не было, а имя ваше было сперва проклято, а потом забыто. Как оно, скажи? Как быть человеком, который хотел для рода славы, а привел его к смерти?

[icon]http://oi68.tinypic.com/zjhrbb.jpg[/icon][nick]Augustus Rookwod[/nick][info]<b>Августус Руквуд, 55<a></b><br><i>Невыразимец-рецидивист</i>[/info] Бесцветный взгляд Руквуда не сходит с лица Скримджера. Августуса раздражает панибратское отношение к Министру Долохова и Лестрейнджа, но Мерлин простит – от боевиков иного ждать не приходится. Невыразимец мимолётно отмечает настороженного Трэверса с поднятой палочкой – следит, тихо и незаметно. Хорошо. Подстрахует, если понадобится.

Руквуд не понимает, зачем так долго трепаться. Руквуд не понимает, почему Лорд задерживается. Неужели с ним что-то случилось? Их всех обманули? Выследили Ставку, отправили туда дурных петухов Итон, чтобы они всё выжгли Адским пламенем? Хотя нет, охранные чары ведь Долохов накладывал. Авроры их не пройдут.
Авроры и сюда не прошли бы – разговор Скримджера и Рудольфуса заставляет мага потерянно припоминать, каким было это поместье – защит слишком много, но, видимо, все закольцованы на родную кровь.
А когда родную кровь вымораживал Азкабан… Что ж, право слово, идея сделать из Министра удобрение для местного сада была отнюдь не плохой, Августус это признаёт. Лестрейндж тоже одобрил бы, несомненно.
Рукоприкладство заставляет Руквуда возвести глаза к небу, развернуть кисть в нормальное положение.
Всё, теперь ему не выпадет шанса размазать Скримджера тонким слоем по ковру из жёлтых листьев. А смотрелось бы красиво.
Почти как Лорд, проводящий сеанс леггилименции.

Трэверс всегда любил за таким наблюдать – он едва не подпрыгивает от восторга. Сам Николас полнейшая балда в ментальной магии – и такой себе середнячок в обычной – поэтому зрелище взлома чужого мозга никогда не оставляло его равнодушным. Впрочем, это не мешает Трэверсу держать Министра на прицеле.
Лорд, конечно, может всё, но Скримджер – аврорня, а у этих отморозков никаких понятий о благородстве и чести. Он же может ударить исподтишка, или вообще вот то вот всё, Трэверс знает.
Трэверс помнит.
Ник очень хочет вклиниться с пафосной фразой, но отвечать на вопрос Лорда, заданный не ему, не станет. Ник помнит, что такого делать не надо.
А то будет больно.

Руквуд опускает палочку, гасит удерживаемый волей магический импульс.
Пусть Скримджер скажет.
Что виноват, что готов поплатиться за зверства своих подчинённых жизнью, что мечтает попасть в лабораторию к Руквуду, что он обманул и Лорда, и всех остальных – пожалуйста, пусть он скажет что-то, хоть что-то, чтобы заполучить гибель прямо по расписанию.
Лично Августусу станет гораздо легче жить, когда он увидит бездыханное тело Министра.
Он скажет. Скажет.
Скримджер шакал – и не сумеет встретить смерть молча.

Появление Милорда все же кстати. Антонин вскидывает голову, проходится по заброшенному парку внимательным взглядом, хотя и знает, что это излишне - никто не пересечет невидимую границу, охраняющую место обмена.
И все же.
Пока Рудольфус медленно-медленно собирает остатки самообладания, если там вообще еще есть, что собирать, пока Тревэрс все так же настороженно следит за происходящим с поднятой палочкой, пока Темный Лорд приближается к министру, так неосмотрительно отдавшему себя в руки врагов ради чего-то такого зыбкого и смешного как жизнь Дженис Итон, Долохов отступает от Скримджера еще дальше, снова обводит взглядом территорию имения.
Охранные пассы срываются с его палочки с деланной небрежностью. Он ощущает едва заметное сопротивление: разумеется, Рудольфусу не по душе, что он тут хозяйничает, и магия реагирует соответственно, однако это сопротивление невсерьез, куда больше связано с напряжением между ним и хозяином поместья. То, что начиналось как невинное развлечение, легкие поддразнивания, возвращение излишне вспыльчивого наследника друга в рамки, давно осталось в прошлом: сейчас Долохов вынужден был признать, что Рудольфус дышит ему в затылок, ждет любой промашки.
Отчасти из-за этого Антонин и выбрал Холл для проведения обмена: неудача затронула бы Лестрейнджа не меньше, чем его самого, а может и больше, но сейчас он не желает этой неудачи, как, должно быть, и Рудольфус, если последний способен соображать хоть сколько-то.
Барьеры целы. Антонин удовлетворенно опускает волшебную палочку, удостоверившись в этом. Итон не сможет вернуться, не сможет привести за собой Авроров, не сможет помочь Скримджеру, но он все же кладет руку на плечо Лестрейнджа, пока Милорд занят легиллеменцией.
- Проверь чары, - негромко напоминает он хозяину этой земли, все еще опасаясь, что Аврорату каким-то образом удастся прорвать барьеры, выставленные пробужденной родовой магией. Лестрейндж-Холл ненаносим, но Скримджер знал о месте обмена с прошлой ночи  - у него было достаточно времени, чтобы подготовиться, чтобы предпринять какие-либо шаги, и поэтому Антонин не собирается ни расслабляться, ни увлекаться происходящим, чего нельзя сказать о том же Рудольфусе, который, кажется, не слышит Долохова.
Антонину приходится потрясти его за плечо, повторить свою просьбу, взглядом ища Руквуда. Невыразимец спокоен, и это на долгий миг вселяет уверенность в успехе и в Долохова: обладай Отдел Тайн возможностями переломить родовые чары на родовой земле, Августус не стал бы скрывать этого.
В следующий момент эта уверенность тает под соображениями другого порядка: Руквуд редко когда изменяет своей невозмутимости, чтобы судить по его внешнему виду, а окажись он предателем, то вполне мог бы сознательно утаить полезную информацию.
Долохов настороже постоянно, начиная с того дня, той беседы с Лордом, с того выпитого зелья с веритасерумом, и хотя он прячет эту настороженность под улыбками и прежним обращением, паранойя Милорда накрыла его своей тенью.
Задумчивость Темного Лорда, закончившего с легиллеменцией, нисколько не успокаивает: конечно, будь на месте Скримджера кто угодно еще под Оборотным, это давно выяснилось бы, стоило Министру ступить на землю Холла, но даже настоящий, Министр будто кость в горле.
- Нам не следует медлить, Мой Лорд, - Долохов сильно рискует, обращаясь к Повелителю первым, но если все это хитроумная ловушка - несмотря на то, что Антонин уверен в обратном, он не может рисковать вновь и не рассматривать эту возможность - первым заплатит Скримджер.