Ему, вопреки ожиданиям, не становится лучше: тяжесть в груди усиливается, правая рука едва поднимается. Нечего и думать о том, что на этот раз он отделается парой часов покоя. Ему нужно нечто большее - может быть, нечто больше, чем любые зелья.
Из окон второго этажа Ставки открывается чудесный вид: дорожки, сходящиеся под прямыми углами между отрастающим кустарником, присыпанные снегом без следов человека, умиротворение и покой вплоть до самых границ магглотталкивающих и защищающих чар. Антонин опирается о распахнутую створку, закуривает, не обращая внимания на пробирающий мороз - гнев, охвативший его при разговоре с Итон, требует стужи, и Долохов позволяет себе мерзнуть, разглядывая окружение здания бывшего маггловского музея.
Его никто не тревожит: после визита к Дженис Итон он озаботился получением информации по итогам нападения и уже отчитался Милорду в их фантастической неудаче.
Антонин докуривает, выкидывает окурок в окно и на лету уничтожает его Вспышкой. Даже это незначительное усилие заставляет его лоб покрыться холодным потом, а пульсу участиться - он очевидно не боец. На сколько, предсказать трудно.
Он вновь проговаривает про себя результаты нападения, которое должно было привести под руку Милорда новых сподвижников: оборотень, затоптанный кентаврами, арестованный по всей видимости Уолден. Оба Лестрейнджа - старшего хоть сейчас в склеп, младший пару дней не сможет держать палочку. Он сам.
И всем эти они заплатили за удовольствие видеть рядом Дженис Итон.
При мысли об Итон Антонин почти надеется, что Лестрейндж убил ее - и умер рядом, это было бы для них обоих достаточно романтично, но знает, что этого не произойдет: Итон - ключ к следующим шагам Организации, и даже Рудольфус понимает это. Даже Трэверс.
Он собирался нанести новый визит Итон завтра, когда ему станет лучше, но время, как напомнил ему Милорд, не ждет. К тому же, даже если Рудольфус оставил Итон живой, Антонин не сомневается, что небольшая помощь ей не помешает - особенно перед сеансом легиллеменции. Досадно будет потерять ценную информацию, если Итон умрет - третий Глава Аврората в ближайшее время им в руки не попадется, так не может везти до бесконечности.

Антонин отправляется в путь до места, где держат Дженис Итон. Ему придется взять на себя кое-какие дополнительные хлопоты - но это знак доверия Милорда, и Долохов не возражает.
Камера выглядит заметно хуже, чем когда он ее оставил - как и Итон. Что бы не владело Рудольфусом, оно стребовало богатую жатву.
- Вас навещал кто-то еще, Дженис? Или Рудольфуса отсюда выносили? - интересуется Антонин, Финитой снимая с Итон заклинание Онемения и тут же накладывая Заикательные чары. Два взмаха палочкой, магия на школьном, игрушечном уровне - а ему приходится опереться о стул, дожидающийся его на месте. Ему, который шутя творил сложнейшие цепи чар из библиотеки Дурмстрага, подчиняя себе стихии.
Долохов истово хочет услышать, что через Итон прошел каждый, вернувшийся из Хогвартса. Что она вкусила того, на что так безоглядно нарывалась.

Он больше догадывается, что она отвечает, чем слышит - голос Итон, прерывистый и запинающийся, едва звучит.
Звучит так, будто она вот-вот умрет, и Антонин, опускаясь на стул, впивается в нее взглядом, забывая о том, что сам велел сохранить Итон жизнь.
- Нет, - качает он головой, разглаживая воротник мантии, не торопясь поднимать палочку - она предала его, предала уже не единожды за сегодня. - Нет, я не стану добивать вас, миссис Итон.
В его сердце медленно вползает страх перед будущим: перед тем будущим, которое он видит в каждом своем боггарте. Немощность, невозможность колдовать, эта постоянная слабость - таким его дни сочтены, таким он не нужен Милорду, таким он будет никем. Ему нужно воспользоваться любым шансом, чтобы его положение в Организации осталось нерушимым, особенно теперь, когда он так уязвим.
- И Рудольфуса  не верну. Пришло время нам с вами, миссис Итон, насладиться этой встречей в полной мере.
Он все же поднимает палочку - не так быстро, быть может, как раньше, но, тем не менее, рука его не дрожит, хотя для этого ему требуется собрать в кулак всю волю.
- Империо. Ползи ко мне, suka, - от былой медоточивости нет и следа - Непростительное забрало остатки сил.
Антонин смотрит, как Итон вяло шевелится, и ждет.

Отредактировано Antonin Dolohov (26 ноября, 2016г. 23:56)

Итон подчиняется без промедления. Для Главы Аврората у нее совершенно отсутствует сопротивляемость на заклятье Подвластия, и Антонин с любопытством наблюдает, на сколько ее хватит.
Она ползет, оставляя за собой кровавый след, волоча раздробленное колено. Антонин мог бы смотреть вечно на то, как она - в прошлом едва не убившая его - подтягивается на руках, чтобы выполнить его приказ.
Он вытаскивает сигарету, долго колеблется перед тем, как прикурить от палочки - последствия Империо все еще напоминают о себе в его межреберье - но все же прикуривает, глубоко затягиваясь, откидываясь на спинку стула.
Когда Итон подползает так близко, что он может пнуть ее в лицо, он выпускает дым в потолок.
- Остановись, - выговаривает тихо, почти по слогам.
Итон послушно замирает, и Долохов протягивает руку, треплет ее по волосам в запекшейся крови как собаку.
- Послушная девочка, - в его пустом тоне только намек на одобрение.
Пальцы смыкаются на коротких прядях Итон с неожиданной силой - он собирал ее по частям все то время, пока она ползла.
- Легиллеменс, - его волшебная палочка упирается ей в лоб, и Антонин наклоняется еще ближе, проваливаясь в расширенные зрачки Итон.
Это совершенно не похоже на то, как действует ментальная магия. Он будто натыкается на упругую плотную перину, пыльную и бездонную. Налетает на нее лицом, не может оторвать голову, она душит его - и делает вдох за вдохом, но воздуха по-прежнему не хватает.
Что-то не так - и Антонин судорожно вцепляется в пряди волос Итон, бессильно роняя руку с палочкой на колени, но пока не может прекратить контакт.

Он не может прервать контакт - и это могло бы стать для него роковым, но Итон оказывается не так проста: что-то в ней еще может сопротивляться, даже после Рудольфуса, даже после его Империо, даже после того, что с ней сделали Руквуд и Трэверс.
Она опускает веки, выдыхает это слабое подобие оскорбления.
Долохов вдыхает глубоко и выдыхает сквозь зубы. Смотрит на Итон, но второй попытки не делает. Он хорош в легиллеменции, хорош настолько, что даже сейчас не ожидал неудачи, и проклятая Итон опрокидывает его уверенность в себе.
Антонин затягивается, снова выдыхает дым, опускает сигарету расслабленно.
В прошлый его визит она просила закурить. Сейчас ей, наверное, не до того. Сейчас она, наверное, не сможет удержать сигарету опухшими разбитыми губами.
Он снова затягивается, больше не смотрит на Итон. Она сейчас значит еще меньше, чем он - она не просто никто, она уже мертва: от смерти ее отделяет лишь ее знание, и она наверняка понимает это достаточно хорошо, раз, не тратя силы на сопротивление Империо, ждала легиллеменции.
Но она не убережет то, что знает - даже если ее защита сознания настолько хороша, что не пропустит Антонина в том состоянии, в котором он сейчас, ей не выстоять против Милорда.
- Последите за языком, - он отпихивает ее в сторону, снова проходится по ней долгим взглядом. - На пороге смерти ни к лицу вести себя недостойно.
Она выглядит отребьем - дочь Дженис Гамильтон и Дитриха Мейера, она сейчас напоминает растерзанную книзлами игрушку.
- Вы напрасно думаете, что сможете сохранить свои секреты,  - он почти улыбается, снова поднимает палочку - струя ледяной воды окатывает Итон с головой. - Взбодритесь. Ваша смерть не входит в мои планы. Иначе я дал бы покончить с вами Рудольфусу - в конце концов, это может быть последнее, что ему удастся сделать по эту сторону великой пустоши.

Долохов отбрасывает окурок и больше по привычке наступает на него сапогом в футе от лежащей навзничь Итон.
- С большим удовольствием исполнил бы ваше желание, но в другой раз. Поднимитесь на колени. На колени, - повторяет он четче, громче, подновляя Империо и дожидаясь, когда чары подвластия сделают свое дело. От этого небольшого усилия вновь заходится сердце, он в ярости вздергивает палочку, хотя каждый взмах дается дорогой ценой - это из-за нее, из-за ее людей он не может дважды подряд скастовать Империус, на который в прошлом не тратил и пары секунд. Из-за нее он чувствует себя немощным - и старым, беспомощным. Не она встретилась ему в одном из хогвартских коридоров, но она заплатит за его состояние. Как только Милорд выпотрошит ее мысли до дна, оставив своим слугам пустую оболочку для торжественной казни Главы Аврората, посмевшей дважды кинуть им вызов.
Он вновь кастует холодный душ и Эннервейт - она напрасно так отчаянно жаждет сбежать от него в смерть, он не даст ей этого. Смерть всегда третьей лишней присутствовала при их встречах, и он уже умеет обуздывать ее костлявые пальцы, тянущиеся к одному из них.
Разводы крови на лице и вокруг Итон размываются водой, бледнеют. Ее короткие мокрые волосы торчат будто шерсть дворовой кошки.
Долохов хочет небрежным жестом отвести с ее лба пряди, но вместо этого задерживается ладонью на взъерошенной макушке, останавливает собственный неуместный порыв приласкать эту вздорную, мятущуюся душу - она ищет покоя, не зная еще, что поиски эти обречены.
- Дженис, я не дам вам умереть до тех пор, пока Милорд не отдаст вас смерти, и не уйду, пока вы не будете готовы к его визиту. Об этом можете даже не просить. Но все остальное - только скажите. Сигарету, анестезирующие чары, душ. Ответы на вопросы, если в вас еще осталась та жажда банальностей, которую я помню.

Он задирает подол ее майки и вытирает ей мокрое лицо почти с любовью - тщательно, мягко, следя, чтобы не осталось крови. Разглядывает следы внимания Рудольфуса, улыбается углом губ, когда она беззвучно хохочет. Вот же упрямица.
Едва дышит, а все туда же.
Бок под поднятой майкой похож на фарш, и Антонин накладывает несколько кровоостанавливающих, делая паузу перед каждым, чтобы собраться с силами. А потом накладывает анестезирующее на колено.
Прикладывает пальцы к шее - ее пульс рваный, слишком рваный. Она умирает - она хочет этого, а она из тех, кто всегда получает того, чего хочет. Могла бы быть его крови.
Сожаление о том, что не она - его дочь, вспыхивает и пропадает, пока он вытягивает из пачки последнюю сигарету, прикуривает и вкладывает в руку Дженис.
- Будьте моей гостьей. - Он вкладывает в эту пустую фразу искренность - ровно столько, сколько всегда существовало между ними двумя.
Трансфигурирует пачку в стакан - высокий и граненый, совсем не английский. Агуаменти наполняет его водой.
С каждым разом такие простейшие бытовые чары даются все проще, он еще думает, что оклемается. Почему бы и нет - ему, в отличие от нее, никак нельзя умирать. Он не хочет.
Отдает ей стакан, поднимается на ноги - увренность в том, что ему еще суждены годы и годы, тут же блекнет, выцветает в судорожном вздохе, однако он не может, не будет стоять на месте.
Обходя Дженис, Антонин останавливается за ее спиной, разглядывает в разорванной майке татуировки - кое-какие линии ему говорят достаточно, чтобы он поздравил себя с тем, что верно разгадал ее замысел чуть раньше.
- Было больно, - констатирует он факт, останавливая руку в миллиметре от той татуировки, что находится на лопатке. - И видите, не стоило того.
Так и не дотронувшись до ее обнаженной спины, он наскоро чинит разорванную одежду Репаро, выдыхает не так ровно, но палочку не убирает.
Снова кладет руку на затылок Итон, встает к ней ближе, так, что она может опереться плечом о его бедро.
- То же, что и сейчас. Мне нужна победа. Мне нужен мир - идеальный мир, в котором магия принадлежит тому, кому и должна. В котором нет ограничений для тех, кто носит в себе, в своей крови саму ее суть. В котором недостойным не место. - Он мягко тянет, заставляя ее запрокинуть голову. - Кто попросил вас вернуться в Англию, Дженис? Чью просьбу вы выполняли? Легиллеменс.
Его палочка упирается ей в горло, рука не дрожит - Долохов стискивает зубы, чувствуя, как болезненная судорога рвет ему грудь. Заклинание обрывается, и он прикрывает веки, длинно выдыхая.

Отредактировано Antonin Dolohov (8 декабря, 2016г. 13:45)

Он и не тешит себя мыслью, что может узнать, что именно увидел - обрывок, тень на стекле, не больше. Чьи-то стиснутые пальцы, вне времени и пространства - это может быть память о муже, может быть чем угодно, а он не может продолжать, не может взломать даже это слабое ее сопротивление.
Ее запрокинутое лицо вот так кажется ему дурной шуткой - черты Джейн Гамильтон, искаженные временем. Искаженные ее собственной дочерью.
Он отпускает ее волосы, гладит по шее, чувствуя пальцами еще одну татуировку, чувствуя ручейки прохладной воды, стекающие с ее волос.
- Я смерть зову, мне в тягость этот свет, - тихо цитирует он по памяти, глядя вниз, на Дженис Итон, что так и не ответила на его вопрос. Наклоняется, вынимает стакан из ее руки, ставит его на стул. - Не жаждать? Умереть, уснуть? Уснуть? И видеть сны, быть может?
Долохов гладит Итон по мокрым волосам, смеется - тихо и болезненно.
- Что благородней духом - покориться пращам и стрелам яростной судьбы?.. Прошу прощения, я напутал с очередностью строк.
Он обходит Дженис снова и останавливается перед ней.
- Я и не думал, что мы так похожи, Дженис. И вы бы удивились, узнав, насколько это одновременно радует меня и ранит мне сердце. Что вам любовь без привкуса войны - вы похоронили ее с мужем. Что вам война, в которой нет места для любви? Кто этот человек, с кем вы держитесь за руки? Из-за него вы вернулись в Англию? Он позвал вас? Кто он?

Его поднятая было рука падает вниз - прикосновение теперь невозможно. Не после того, как она сообразила, почему он так настойчив в своем вопросе - почему так уверен, что ее кто-то позвал обратно в Великобританию.
Антонина нисколько не веселит ненависть, проглядывающая в ее взгляде - если на то пошло, он предпочел бы, чтобы она не узнала о его почти личной попытке узнать о ней чуть больше.
Но он молчит, не начиная ломать комедию - переспрашивать, делать вид, что она ошиблась или врать, что Локамп работает на него с начала января. Все это шелуха, круги на воде - то, что между ними было и есть, настолько сложно и многогранно, что это не испортить ничем.
- Мне жаль, Дженис, что вы сохранили способность к ясному мышлению. Обычно после перенесенных пыток такая догадливость магам не свойственна, - он смотрит поверх ее головы, слыша, как она смеется. - Не беспокойтесь об этом. Не в моих привычках афишировать обстоятельства получения той или иной информации.
Он не смотрит на нее, чтобы не видеть ее глаз, ее истерики, ее смеха. Она так взволнованно спрашивала у него, был ли он близок с ее матерью, так боялась услышать ответ, что ее облегчение было очевидно - и совершенно не думала о себе. Долохову импонирует ее безоглядное мужество и упрямство - и льстит то, что она все же узнала. Узнала, догадалась обо всем сразу, не допустила даже мысли, что Локамп - завербованный журналист "Пророка". Дженис Итон всегда играла на самых высоких ставках - там же, где он сам.
- Не ожидал, что вы выйдете замуж вновь - не после вашего горя по Тому Итону. Женское сердце - воистину загадка, - качает головой Антонин и снова наполняет стакан водой. - Выпейте воды. У вас истерика. И вернемся к нашей беседе. Как имя вашего бывшего мужа? Он обещал вам пост Главы Аврората?

Антонин вскидывает брови - ну что за ребячество, что за сцены, что за драматизация. Что она, Фенрир ее пожри, устраивает - как будто он запланировал все это заранее, а не прочел ее сигналы там, в Хогсмиде, в дрянном баре.
У него даже готов злой ответ - потому что в своем праведном возмущении, в своем амплуа невинной страдалицы Дженис Итон совершенно не хочет считаться с фактами. Даже в отношении того, кто кого трахнул - до чего же она, все же, упряма.
Он оставляет свои ремарки при себе, не желая ни оправдываться, ни втянуть себя в этот спор, который она и затеяла, вероятно, лишь для отвлечения внимания.
Отходит, опирается на стену рядом с ней, поглядывает на нее сверху вниз и уничтожает осколки - несмотря на привлекательность такой перспективы, он не хотел бы, чтобы один из них оказался у нее в горле. Она хочет умереть - но он ей не даст это сделать раньше того, как она расскажет все, что их интересует.
- Бросьте, Дженис. Оставьте эту мелодраму для Рудольфуса, - мягко просит он, глядя в противоположную стену, выдыхает, лезет за сигаретами и только тут вспоминает, что отдал последнюю ей. Это даже к лучшему - он все равно хочет бросить. - Отнеситесь к этому как к эпизоду с Робертом Локампом - не имеющему ко мне никакого отношения.
Впрочем, он уже знает, что она не сможет: она все воспринимает обостренно резко, все вместе, сразу, не то не умея, не то не желая закрывать глаза на некоторые вещи или обходить углы. Всегда задается вопросами, ответы на которые ранят - ему даже жаль ее. Иногда.
Тогда, в восемьдесят втором, ему было ее немного жаль - до того, как она выбила табурет у него из-под ног.
Тогда, в ее номере над таверной жаль ее ему уже не было.
- Значит, попросил прикрыть его, - тянет он задумчиво, подбрасывая на ладони волшебную палочку - вверх-вниз. - Сделал вас козлом отпущения. Видимо, развод дался ему нелегко - я могу понять его. Вы умеете оставлять след в душе мужчины.
Лишь договаривая, он понимает, что говорит и о себе. Усмехается, как будто обнаружил рождественский подарок, положенный под ель с опозданием.
- Хорошая сделка, - хвалит он тоном куда холоднее. - И я, и Рудольфус - мы сделаем все, чтобы вы запомнили свои последние дни. Он вас не обманул, ваш бывший муж, хотя я сомневаюсь, что вы желали именно этого, но таков риск - нужно быть очень осторожной, загадывая желания. Они могут и сбыться.
Спокойно, напоминает он себе.
- Когда ваш бывший муж вас нашел? Почему вы поверили ему, когда он посулил вам пост? Он не мог знать, что Руфус Скримджер победит - или мог? Результаты выборов были подтасованы?

Значит, уже в декабре кто-то знал, что пост Главы Аврората будет свободен.
Антонин чувствует себя так, будто его пес вспугнул стаю вальдшнепов - и под резкие взмахи их крыльев, рассекающих воздух, вся стая поднимается в небо, отчетливо выделяясь на фоне светло-серого неба, какое часто бывало над озерами и лесами вокруг его поместья в Румынии.
Он взял след.
Долохов не торопится отвечать - сейчас самое время подумать, не приготовила ли она ему еще какой-нибудь ловушки. Она не хотела говорить, она так цеплялась за свое молчание, что готова была умереть, лишь бы не тянуть время, а теперь так разговорилась. Стакан воды и воспоминания о хорошем сексе творят чудеса, но Антонин Павлович не в том возрасте, чтобы верить в подобные совпадения.
Вот в судьбу - в судьбу он верит,  и знал, что линии их с Дженис Итон судеб связаны так крепко, что не разорвать, лишь пожелав этого, еще с того момента, как она вошла к нему в камеру с этой своей безумной улыбкой и усталой печалью во взгляде. Он не ошибся - дочь Джейн Гамильтон нашла его, отправившись через океан ради этого, пусть и не зная об этом сама, нашла и отдала ему себя, пусть и с запозданием в полвека.
Антонин Павлович сентиментальный старик, и Дженис Итон знает об этом - и он учитывает это в своем уравнении, ее кровью выписанном на подсыхающем полу камеры.
- В теорию заговора, который привел вас сюда? - спрашивает он с интересом, достаточно искренним, чтобы она не заподозрила, насколько ему в самом деле важен ответ. - Или в теорию заговора, который поставил во главу магической Британии солдата?

Отредактировано Antonin Dolohov (8 декабря, 2016г. 21:05)

Он снова опускает веки, наслаждаясь ее признанием как хорошим кофе, чуть горчащим поначалу и раскрывающимся на языке богатым многообразием вкуса. Расхожее признание - а во времена его молодости экзальтированные дамы использовали его по делу и без - греет ему душу: когда-то Джейн Гамильтон твердила, что он погубит ее, и ее дочь явилась, чтобы исполнить это пророчество.
- Не сегодня, Дженис, - отвечает он, вкладывая в слова душу.
Не сегодня, но скоро: после того, как она раскроет все свои тайны. После того, как он уберет старшего Лестрейнджа со своего пути. Она снова будет принадлежать ему, полностью и без остатка, окончательно.
Ради этого стоило ждать - ожидание делает награду лишь слаще.
Он ловит имя, негромко произнесенное ею тогда, когда он уже почти перестал ждать ответа.
Это не ее страна, он помнит - для нее всегда имели значения лишь люди. У нее нет того, чем богат он - нет цели. Ее цель связана с ним, и то лишь потому, что она родилась у женщины, которая однажды разделила с ним несколько часов, раз и навсегда решивших их судьбу и их будущее. Дорогая цена - и Дженис Итон платит ее сторицей.
Он смотрит на нее без сожаления: эта страна его, пусть он и родом издалека. И это помогает ему, держит его здесь и на ногах.
Антонин вновь обходит ее, всматривается в закрытые глаза, в густую тень на бескровных щеках, в тонкую породистую переносицу.
- Вы непременно заплатите мне за вашу неудавшуюся попытку, Дженис, но не сегодня, - снова повторяет он, накладывая на нее Эннервейт и выжидая, размеренно дыша, чувствуя, как успокаивается эта боль в груди, никак не отступающая. Роняет руку с палочкой почти обессиленно. - И я тоже сегодня не умру. И завтра не умру. В отличие от вас, я доживу до победы - своей победы.
Он выпрямляется, снова опирается о стену, улыбается своим мыслям.
- Я почти любил вашу мать. Должно быть, часть этого неразумного чувства осталась со мной и теперь нашла вас. Прошу прощения, Дженис, что все еще надоедаю вам, но если вы хотите остаться в одиночестве, расскажите мне о заговоре. И о Джеймсе. Сделайте это, Дженис - и я дам умереть вам быстро и легко, завтра. Я буду держать вас за руку и рассказывать вам о Джейн - и никто никогда не узнает о том, что любовь к мертвому мужу вы утопили в случайных связях, виски и попытках убить кого-нибудь, кого-угодно, пока не подойдет ваша очередь умирать.

Отредактировано Antonin Dolohov (8 декабря, 2016г. 21:29)

Она говорит быстро и много, запинаясь, но разборчиво - и он слушает очень внимательно. Имя Коулмана ему ни о чем не говорит - и это, пожалуй, настораживает Долохова больше всего. Новый игрок, располагающий влиянием, которое позволяет ему - или тем, кого он представляет - решать, кто получит пост Министра, а кто - Главы Аврората? Не политик, а бизнесмен - а это значит только одно: золото.
Пожалуй, версия рабочая, увязывающаяся с теми неприятностями, что в данный момент у Лестрейнджей и прочих с сейфами.
Антонин задумчиво разбирает ее болтовню на части, отсеивает сквозь мелкое сито, разделяет на важное и неважное. Информация стоящая - если это правда. Узнать, правда ли это, он пока не в состоянии.
Впрочем, у него есть мысли о том, как переломить ее сопротивление: он вынужден накладывать на нее Эннервейт, чтобы она могла говорить, но эти же чары помогают ей сопротивляться его легиллеменции, весьма слабой сейчас, значит, нужно что-то иное - что-то, что взбодрит ее и расслабит одновременно.
Антоин почти с сожалением оглядывает ее изуродованную ногу, развороченный бок, на котором пока держатся кровеостанавливающие чары. Секс сейчас убьет их обоих и неизвестно, кого быстрее: изнасилование на удивление энергозатратно для обоих участников, и вряд ли сделает ее более сговорчивой.
- Августус Руквуд, - мягко говорит он, оборачиваясь к стулу. - Вы должны помнить и его. Вы должны помнить нас всех.
Ему даже льстит, как она через столько лет пронесла свою ненависть к нему, чтобы вернуться в ненавистную страну, чтобы броситься в Хогвартс. Из этого могла бы получиться отличная статейка для воскресного "Пророка", если поменять ненависть на любовь и лишить историю политической подоплеки. Если сгладить детали, которые в жизни выглядят всегда куда отвратительнее, чем в пересказе.
Ее трясет - и это плохо. У нее наверняка кровопотеря, настолько серьезная, что он впервые задумывается о том, что ей нужна помощь Вэнс.
- Я уже сказал вам, не сейчас, - намного жестче отвечает он, трансфигурируя стул - единственное в комнате, что может позволить себе не опираться о стену - в массивную чугунную ванну на претенциозных львиных лапах - Антонин испытывает постыдную страсть к такому стилю.
Из-за несоответствия массы объектов трансфигурация требует куда больше усилий, и он быстро выдыхается, перекладывает палочку в левую руку.
- Вам придется дойти туда самостоятельно, Дженис, - ему плевать, доползти, доскакать - пусть решает сама. - Империо.
Непростительное снова выводит его в стратосферу.
Долохов облокачивается на стену, с удивлением чувствует, как горячо лицу - и когда первые капли крови падают на лацканы его мантии, он с удивлением и непониманием стряхивает их, а только затем догадывается приложить ладонь к носу.
Запрокидывает голову, глотает кровь.
- Лезьте в ванну. Живо. Скромность вам не к лицу - мы оба знаем, что вы давно не девица.
У него начинается мигрень - болезненная ломота в висках сменяется острой пульсацией. От мысли, что он вновь предпримет попытку пролегиллементить ее, у него болезненно кривятся губы, но сейчас отступать нельзя: он обязан рассказать Милорду хоть что-то.
Агуаменти ему приходится прервать, чтобы отдышаться - допрос затягивается, и это им обоим не идет на пользу. Но сейчас, когда он нащупал что-то в этом сбивчивом рассказе о заговоре, он не может пойти на попятную.
Нагреть воду дело не сложное, куда легче трансфигурации, и он не удостоверяется, насколько горяча или холодна вода - она под Империо, залезет в любом случае.
- Не утопитесь, - бросает он уже от порога, выходя за дверь.
Несколько флаконов с кроветворным зельем - может быть, из заначки Руквуда, может быть, Лестрейндж принес с собой - то, что нужно. Антонин сгребает все, возвращается к Итон - ждущей его, как он смеет надеяться, Итон.
Вода в ванной чуть розовая - ее бок кровоточит снова, и он накладывает кровеостанавливающие - тоже снова.
- Пейте. - Протягивая ей первый флакон, он повышает голос, надеясь, что Империо, слабого, из последних сил, еще хватит на это. - Пейте.
Приказа нельзя ослушаться - пусть пьет. Он протягивает второй флакон.
Из-за розовой воды ее тело кажется не таким белым, как он запомнил - кажется почти здоровым, цветущим. контрастирующим с лицом. Ничего, еще пара склянок - и к ней вернется румянец.
- Опер-группу натаскивали как собак последний месяц... На нас? Тактика опер-группы отличалась от обычной - что они применили вначале? Что-то маггловское? Натаскивали на это? Это идея Коулмана? Он полукровка? Сквиб? Легиллеменс. - Антонин опускается на край ванны, поддерживает Дженис голову, вглядывается в зрачки. - Кто он, этот Джеймс Коулман?

На сей раз куда удачнее - он понимает это сразу, едва соскальзывает по краю ее зрачка в воспоминания. Вода не относится к активно используемой стихии в английской школе, но Долохов, изрядно поднаторевший в ритуалистике, а также по личным причинам прилично знакомый с шаманизмом, о воде знает чуть  больше и верит в ее силу. И ожидаемое чудо случается.
Он четко артикулирует, задавая путь, однако воспоминания хаотичны. Первое, что подкидывает ему сознание Дженис, это незнакомый юнец - в его руках черная лента, он не выглядит слишком довольным собой, как не выглядит и предвкушающим. Это не Джеймс Колуман - Антонину достаточно взгляда, чтобы определить, что этот юнец не имеет отношения ни к бизнесу, ни к политике. По крайней мере, на том уровне, о котором твердит ему Дженис Итон.
Он отбрасывает это воспоминание, позволяя ему пройти сквозь себя, цепко держит путь - и вознагражден на сей раз другой картинкой. На сей раз мужчина - молодой, снова - ему знаком: это Ирвинг Дрейк собственной персоной, визит к которому Антонин запланировал давным-давно, да все мешают обстоятельства. Развитие сюжета этого воспоминания не оставляет сомнений в отношениях, связывающих Итон и Дрейка, и Долохов испытывает нечто вроде разочарования: он не ожидал, что она и в самом деле спит с каждым журналистом. Очевидно, ее одиночество куда болезненнее, чем кажется - но это ее собственный выбор, нет нужды останавливаться на этом.
Он снова рвется вперед, уже из последних сил, уже подозревая, что она лгала ему: это были хорошие чары, сильные чары, ему удалось ввинтиться к ней в голову, и все это вместо Джеймса Коулмана может значить лишь одно...
Последнее воспоминание заставляет Антонина схватиться за ванну обеими руками.
Редуалдус Лестрейндж, эти черты лица - он знает, о ком идет речь. И хотя Коулмана нет и в этом куске головоломки, результат не настолько уж бесполезен.
Антонин прерывает контакт, отводит палочку, смотрит в светлые глаза Дженис, наполненные злобой и тоской - она знает, что проиграла ему, но не знает, насколько.
- Вы даже не представляете, насколько, - отвечает он с кривой усмешкой. - Леди Мейер.
Подхватывает ее под подбородком, не обращая внимания на потеки крови, заставляет смотреть на себя.
- Я просил вас не лгать мне. Я хотел быть с вами терпеливым - но вы лжете мне снова и снова. Чего вы хотите этим достичь?
Отпуская Дженис, он тут же хватает ее за короткие волосы на голове, тащит вниз и на себя, погружая ее голову под воду - на его счастье, она так слаба, что не может помешать, несмотря на его собственное состояние.
Вода выплескивается из ванной, размывая лужу кровавой блевотины, попадая к нему на мантию, на сапоги, но он держит до тех пор, пока не чувствует, что способен продолжать разговор, и лишь тогда вытаскивает ее голову на поверхность.
- Не существует никакого Джеймса Коулмана, не так ли? - Он встряхивает ее и снова фиксирует руку на затылке. - В чем вы клялись Редуалдусу Лестрейнджу, а?
Брат Рейналфа - брат, о котором не упоминалось в Лестрейндж-Холле последние почти пол века - все еще жив и даже стакнулся с врагами своей семьи. Долохов откидывается назад, упирается свободной рукой о колено: мелодрама, да и только.

Отредактировано Antonin Dolohov (12 декабря, 2016г. 21:42)

Он мог бы ударить ее сейчас - за эту новую ложь.
В верности его роду, подумать только, в верности его - его! - роду.
Безродному, сквибу, вымаранному с гобеленов и потерявшему имя и право называться так, как он назвался в ее воспоминаниях.
Антонин качает головой, не в силах скрыть свое удивление. Редуалдус жив и здоров - и до чего вовремя, если он и правда тот, за кого себя выдает.
Впрочем, Долохов и рад бы обмануться, да не может: младший брат Рейналфа породы Лестрейнджей, и ни годы, ни красочный шрам, ни тряпье, в которое он был одет в воспоминаниях Дженис, этого не изменят. Рудольфус пошел в отца - и, покарай его Один, в дядю.
Дженис не настаивает на своей версии и тут же предлагает ему новую. Антонин отпускает ее, брезгливо вытирая руку о ее же щеку, поднимается на ноги - подумать только, он чувствует прилив сил, практически вдохновение, а все от желания посмотреть на лицо Рудольфуса, когда тот узнает, что в его ныне здравствующих родственниках объявился сквиб.
- У вас какая-то нездоровая тяга к Лестрейнджам, - он смотрит поверх ее  головы, вновь по привычке нашаривая сигареты и вновь вспоминая, что решил покончить с этой привычкой. Даже от трансфигурированного из пачки стакана не осталось ни следа - какая красноречивая аналогия с судьбой Редуалдуса.
Только подумать, мальчишка сквиб - жив, жив и здоров, и лезет в мир, который никогда не станет его.
Антонин снова усмехается собственным мыслям: неисповедимы пути, воистину.
- Я не хочу больше слышать вашу ложь, Дженис. Достаточно, - он снова рассудителен и ласков. - Вам не сохранить своих секретов, часом раньше или часом позже вы расскажете все, что мы хотим знать. Но вот за это - за это последнее имя - я лично вам благодарен.
Он молчит, обходит ванну и снова присаживается на край, снова качает головой - ну просто добрый дядюшка у кровати племянницы.
- И вы даже не представляете, как будут благодарны Лестрейнджи, - он улыбается. - Вы заслужили свою ванну, Дженис. А ваш брат-сквиб заслужил намного больше. Продолжим. Смотрите на меня. Редуалдус Лестрейндж. Откуда вы его знаете, что вас связывает кроме этой клятвы. Легиллеменс.