Когда лет в семнадцать его называли трусом, Редвальд тут же бросался доказывать, что это не так. Доказательства обычно имели вид его кулака, прилетающего в чьё-то табло, а потом всё заверте, но в итоге обычно таки доказывал. На первых порах не всегда свою силу, пока не научился, но уж отсутствие трусости так точно. Позднее Рэд в достаточной степени нарастил себе мозгов, чтобы не пускать в ход кулаки после всякого подобного заявления, хотя и злился. Злился молча, про себя, а потом ждал момента и мстил. Став ещё старше, он уже не нуждался ни в том, чтобы кому-то что-то доказывать, ни в мелочной мести. Впрочем, тогда его уже никто не рисковал трусом называть. А вот свершилось – двадцатичетырёхлетняя пигалица бросила в сердцах и устроило показательную сцену "останови меня, не то пожалеешь".
Редвальд вздохнул. Он понимал, что Даниэла обижена и испытывает боль. Не хуже этого он понимал и то, что её слова – плод этой боли. Сейчас в ней говорила обиженная девочка, решившая, что бездушный гад разбил её хрупкое сердечко, поигравшись месяцок-другой, эта же обиженная девочка уводила Дани прочь и, если бы ей это удалось, наверняка бы ещё долго держала в объятиях брата ревущей и пускающей сопли. Даниэла всегда казалась Редвальду умной женщиной, он не раз наблюдал, как она справлялась со сложностями, которые и не всякий крепкий мужик бы выдержал, неоднократно видел, как она принимала непростые и зрелые решения, а потому порой забывал, насколько Дани всё-таки ещё молода и неопытна.
Варианта было два: либо услышать всё, что сказала Дани, позволить ей уйти (сам обещал!), а потом, оставшись в уже успевшей стать непривычной пустоте квартиры, устроить себе алко-марафон. И жить дальше уже без неё. Либо вспомнить, что из них двоих он всё-таки является взрослым человеком. Вопрос был в том, нужно ли это Рэду, всё это – не только нежные руки, мягкие губы и взъерошенные рыжие пряди поутру, но и вот такая порой почти детская наивность и неопытность, постоянные недопонимания и печальные вздохи. Ответ пришёл очень быстро.
Резко встав с кровати, он в полтора шага догнал успевшую подняться Дани, подошёл со спины вплотную и обнял, прижав к себе крепко, чтобы дурища малолетняя даже дёрнуться не могла. Постоял так несколько мгновений, вдыхая запах её волос, а потом попросту скрутил в охапку и потащил обратно к кровати. Усадив Дани, он опустила на корточки у её колен, обняв бёдра, так что теперь ей пришлось бы вырываться, чтобы даже просто встать.
– Надо же как интересно получается: не сказал – трус, сказал бы – был бы лжецом. И поди найди ту золотую середину в нить толщиной, где не будет ни сердитого голоса из-за одного, ни печальных глаз из-за другого, – хмыкнул он без малейшего намёка на весёлость. – А теперь слушай сюда. Свой выбор я уже сделал и очень давно, думая как раз таки головой, а не проблемами и комплексами, как ты говоришь. И этой же головой я прекрасно понимаю то, чего ты ещё не осознаёшь. Может быть, в силу отсутствия жизненного опыта, или из-за того, что у тебя перед глазами были примеры чуть ли не идеального отца и старших братьев, или из-за какого-то идеализирования меня, не знаю, но...
Он вздохнул и, протянув руки, взял лицо Даниэлы в ладони, слегка поглаживая скулы большими пальцами.
– Я не хороший человек, Дани. Не плохой, наверное, но уж точно не хороший. И даже за вычетом комплексов и проблем во мне ещё столько всякого дерьма, что даже твоей совковой лопатой не выгрести. И я уже не изменюсь, при всём желании, даже ради тебя – больше, чем уже изменился. Просто потому что не смогу, я уже не в том возрасте, когда можно перекраивать личность и начинать жизнь с нуля. Ты очень многого не знаешь ещё обо мне, и речь далеко не о пристрастии к мороженому Фортескью. Ты говоришь, что любишь меня, не зная всего вот этого, когда у тебя в голове всё ещё какой-то образ меня; и я не сомневаюсь, что сейчас ты готова утверждать, что я полный идиот, потому что ты всё равно будешь меня любить, несмотря ни на что, даже если узнаешь получше, но, Дани, три минуты назад я сказал тебе правду о себе, и даже одно это уже заставило тебя встать и собраться уходить, – Редвальд улыбнулся, глядя ей в глаза, и, наверное, впервые за всё время их знакомства его улыбка была грустной. Просто грустной, без всего прочего. Убрав руки от лица Даниэлы, он опустил их на её колени. – Чего ты от меня хочешь? Красивой лжи? Я не дам тебе этого, потому что, уж прости, действительно уважаю. И тебя, и себя. Обещаний? Так я уже дал тебе самый сложный и без всякой магии непреложный обет: отпустить тебя, если ты захочешь уйти, несмотря на то, что сам этого не хочу. Каких-то доказательств? Если тебе мало того, что есть, скажи, чего ты хочешь – и я в лепёшку расшибусь, пытаясь тебе это дать. И три не сказанных слова никак не изменят того, что ты для меня значишь.
На корточках сидеть было неудобно, поэтому Редвальд опустился на колени, но от Даниэлы не отодвинулся, по-прежнему глядя на неё снизу вверх.
– И если трусость – признать, что недостоин желанной женщины, если трусость – быть готовым отпустить её от себя, когда она поймёт, что ты её не заслуживаешь, если трусость – ценить её будущее выше собственного настоящего и будущего, вместе взятых, если трусость – позволить себе привыкнуть к чему-то хорошему в жизни, прекрасно сознавая, что однажды наступит день, когда это хорошее тебя покинет... – Рэд усмехнулся. – Что ж, тогда я и правда трус, но как-то вот, знаешь, не жалею об этом.
[icon]http://s5.uploads.ru/6zfWn.jpg[/icon][info]<img src="http://ipic.su/img/img7/fs/Stripe.1462627764.png"><br><b><a href="https://rise.rusff.me/viewtopic.php?id=771">Редвальд Лестрейд</a>, 43</b><br>Сквиб, детектив полиции<br><img src="http://ipic.su/img/img7/fs/Stripe.1462627764.png">[/info]