Писать тебе обо всем, что сейчас случается, кажется неизбежным, ложится каменным. Абсолютное одиночество и молчание, нежность ко всем уставшим и неприкаянным. Бодрящее ощущение безысходности, голод и боль, отчаянье и бессонница. Вечная память - файлы без срока годности, они должны исполниться и запомниться. И в этом, знаешь, есть красота грядущего, поскольку там- желанное царство истины. Животворящего хлеба, вина насущного в нем больше, чем мы с тобою когда-то мыслили. Но в этот чертог - почти к алтарю от паперти, с конвоем ангельским переходя на личности, - нам нужно зайти с наполненной страхом памятью.
Иначе как мы оценим его величие?
(с) Кот Басё

старшая фея приносит свои дары
юной принцессе: "будь молчаливей рыб,
нежной и тихой - само воплощенье грёз,
чтоб не узнать солёную горечь слёз".

средняя фея смотрит на колыбель:
"нежная девица, слушай: дарю тебе
голос нежней и звонче, чем пенье птиц,
чтоб с первой ноты был очарован принц".

младшая фея молча дары несёт:
сила, здоровье - они затмевают всё -
чтобы она не погибла во цвете лет,
чтобы была прекраснейшей на земле.

ведьма пришла незваной. о как же строг
взгляд и остёр, как веретено остро.

тёмная тень собой накрывает трон.

"о, как нежна принцесса и как тиха -
всё, чтоб найти благородного жениха
и рядом с ним прожить как в дурманном сне,
словно ни чувств, ни собственных мыслей нет.

что ж, раз пришла, дары принесу и я:
быть тебе, дева, коварнее, чем змея,
кошки хитрее, мудрее совы, мой свет,
будешь сильна в интригах и колдовстве,
чтобы самой решения принимать,
даже когда в груди ледяная тьма".

ведьма уходит. зал укрывает ночь.
феи вздыхают:
"лучше б веретено". (с) Джезебел Морган

как смеялась она тогда: «не люби меня, человек! стынет в жилах моих вода, и струится кровь из-под век. мне нет места в твоей стране, а на той стороне реки ты приют не отыщешь, нет, не протянут тебе руки, не разделят с тобою хлеб, не предложат тебе вино. там ты будешь и глух, и слеп, одинок и вдвоём со мной. не ходи за мной, ты живой, слишком кровь твоя горяча. за рекою – лишь тьма и звон, там отыщешь одну печаль».
рассмеялся я ей в ответ: «что же, стану тогда рекой. пусть вода выбьет кровь из вен и подарит взамен покой. буду рядом с тобой всегда, песней волн у границ миров»
…стынет в жилах её вода, вместо слёз на ресницах – кровь. что ей сотни моих потерь, вечность в холоде между скал?
как смеётся она теперь: «не люби же меня, река»
(с) Джезебел Морган

Вот идет она сквозь молочно-густой туман,
тишина такая, что можно сойти с ума,
только краем глаза видятся силуэты
деревьев, домов, людей. "Это все обман!
Я не верю в это".

И сложней, и сложней даётся ей каждый шаг,
всё густеет мгла, всё больней и трудней дышать.
От ладоней тумана в жилах кровь остывает.
Но кто-то незримый за руку её берёт,
словно вливая силы идти вперед,
и ладонь его - тёплая и живая.

И конечно она узнаёт его в тот же миг,
и смеётся нервно "Единственный, чёрт возьми,
ты пропал же где-то меж Тигром и меж Евфратом!
Я прошла весь мир, обыскала я целый мир,
но ты пришел сам обратно".

Так идут в тишине, в светлеющей белизне,
и покорно туман расступается перед ней.
Проявляется мир, небывало живой и светлый.
Остается шаг - и сгинет туман во сне,
унесённый ветром.

Так и сгинет туман, миражи его и тропа.
"Ты же снова исчезнешь, как раньше уже пропал?"
Он сжимает ладонь, конечно, не отвечая.
И молчание режет её побольней серпа,
раздирает её бичами.

И стоит она у последней черты, дрожит.
Да, ей хочется света, хочется снова жить,
но шагнув вперёд, с кем она перейдёт границу?
Вот стоит она, не ведая больше лжи,
и сжимает ладонь.
И боится.
О, как боится! (с)

Приходили братья домой с войны.
Приносили братья дурные сны.
Были лица страхом обожжены.
Были души будто обнажены.
Из глубокой тьмы,
Из больной зимы
Возвращались мечены и немы.

(я их всех любила и я ждала
я жила для них - и за них жила)

Приходили братья домой с войны,
А в домах ни матери, ни жены.
Ставни сбиты, окна черным-черны.
Тишина повсюду: внутри, вовне.
Тишина в других.
Тишина во мне.

(дни текли без счета и без числа
я спасать пыталась - да не спасла)

Приходили братья домой с войны
Из чужой, неназванной стороны
Безответной ненавистью полны.
Помоги нам, господи, помоги.
Неужели каждый из нас погиб?

(баю-бай, малыш, закрывай глаза
я тебя у смерти возьму назад)

Приходили братья домой с войны.
Приносили братья дурные сны.
(с) Вивиана

нас учили, что нет закона. выходи и дерись как можешь.
мы служили чужим иконам. огрызаться себе дороже.
отвернешься - стреляют в спину. чуть замешкался - выйдет боком.
кроме совести, все едино. в нас давно не осталось бога.

нас учили, что мир опасен, за границей лежит пустыня.
так идея стремится в массы. никому не спастись отныне
каждой цели - барьер сверх меры, каждой смерти - по некрологу.
выдирайте с корнями веру! в нас давно не осталось бога.

нас учили вине и страху. мы находимся в зоне риска.
дайте срок - и пойдут на плаху завсегдатаи черных списков.
против имени - жирный прочерк. ренегатам одна дорога.
спи спокойно. диагноз точен: в нас давно не осталось бога.
(с) Вивиана

Береги его, Бог. От беды и внезапных потерь.
Если вдруг он упал и подняться от боли не может...
Если в лютую зиму закроют последнюю дверь,
Я прошу об одном: береги, береги его, Боже...

Я не знаю молитв. Я сама - не святой человек.
Но сегодня прошу: он хороший, ты с ним осторожней...
Иногда, не боясь, он бросается в омуты рек.
Вдруг нахлынет волна - помоги, поддержи его, Боже.

Если грянет метель, и погаснет свеча у икон,
Если каждая ночь будет полнится холодом лютым,
Если взвоют ветра из щелей и разбитых окон -
Береги его, Бог: каждый год, каждый час и минуту...

Пусть уйдет далеко кривоногая, злая беда.
Пусть его на руках добрый ангел от горя уносит.
Я прошу тебя, Бог: ты ему помогай иногда.
Он хороший, поверь.. Просто сильный - и сам не попросит.

И тогда я смогу всё на свете и всех превозмочь.
И в мирской суете нет мгновенья, что стало б дороже,
Чем когда у окна ваша Женщина целую ночь
Зажигает свечу, говоря: Помоги ему, Боже… (с)Алена Васильченко

я, говорит, пришел из иных краев, из чужих земель
белым одет и сед, я кровавую клятву принес зиме
был, говорит, живым, да хлебнул неистовой синевы,
да шагнул в метель,
окунулся в снег, утонул во сне,
с Неблагой разделив постель

я, говорит, забыл, что такое мир, каково в нем жить
спал на ее груди и дышал дыханием госпожи
кем для нее я был? краткий миг борьбы,
учащенный пульс, внутривенный жар
холод врастал в меня, будто сотни игл, десятки жал

я, говорит, сражался, но лед держал

я, говорит, пропал; присягнул на верность - она взяла
там, где горело пламя из Божьей искры, теперь зола
что ж ты меня, родная, не отмолила, не сберегла?

я, говорит, ослеп, затерялся след мой в ее лесах
я, говорит, готов за нее и в бездну и в небеса
имя с себя сорвать, пусть останусь после и наг, и нем

зря ты, родная, дверь отворила мне

я, говорит, войду, серебром сияя, лишенный чувств
пахнут ладони ладаном, тени льнут к моему плечу
брошу ворох душ на ее алтарь
лягу псом у хозяйских ног

и достает клинок (с)

Я не люблю говорить от первого, собственного лица,
но вот тебе сказка, дочитай, пожалуйста, до конца.

Один мой друг, лишенный права переписки и прочих прав,
говорил, что главное в обстановке всякой комнаты - это шкаф.

У меня, например, там платья, пальто, и финальным штрихом, -
старый вязаный шарф с вышитым на нем петухом.
(Когда настанет Большая Зима - придет его срок).
А на дверцу шкафа навешен большой амбарный замок,

потому что я знаю - у всякой сказки есть обратная сторона,
все становится не так, когда на небо всходит луна,
потому что ночью бессильны логика и наука,
потому что ночью из старого шкафа выходит бука.

Другой мой друг, пока не вышел из комнаты в машину без номеров,
объяснял, в чем на самом деле основа основ,
говорил: "Послушай же меня, пригодится когда-нибудь после,
например, когда к тебе тоже среди ночи заявятся в гости.

И вот когда все затрещит по швам, вылетят двери и рухнут стены -
вспомни: во всяком шкафу есть страна, охраняемая бугименом".
Подробностей не было. Он сказал, что пора домой, оделся и вышел.
Больше я о нем никогда не слышала.

И вот теперь, когда Большая Зима уже стоит на пороге -
Самое время вспоминать невыученные уроки.
В этом театре военных действий, черного юмора и злой сатиры
Решай, где страшнее - за дверцей шкафа или за дверью квартиры,

медитируй на книги, кинохронику, пятую свою графу.
Я не сплю по ночам, сижу на кровати.
Бука сидит в шкафу.

Я прикладываю ухо к дверце, вслушиваясь в звук чужого дыхания,
Меня предупреждали заранее.
Нас всех предупреждали заранее.

"Я устала, - говорю я, поворачивая ключи в замке, -
У меня ни кобуры на поясе, ни револьвера в руке,
Я устала каждую ночь ждать шагов у своей двери.
Забери меня отсюда, пожалуйста, забери".

Слышится скрип пера - бугимен регистрирует поданный знак,
Улыбается, покидает мрак, поправляет фрак -
Тот, кто живет в шкафу, знает толк в вещах.
Бука высок, немолод и сухощав.

Когда я вернусь обратно, Большая Зима не денется никуда:
время не течет вспять, как не течет туда же вода,
и только ветер, как обычно, дует в скважину для ключа.
В шкафу учат ни в коем случае не кричать:

даже если метроном запущен и начал отсчет,
даже если пришел палач с мечом и со свечой,
даже если звенят колокольчики или бьют колокола,
даже если идешь долиной смертной тени и боишься зла.

Так что когда все-таки придут и возьмутся за дело с умом -
вынут из меня душу, вытрясут все дерьмо,
пережуют и выплюнут так, что не останется ничего -
я просто вспомню, что была отличным учеником.

Мне не нужно ни архангельских труб, ни ангельских арф:
я просто вернусь в шкаф, и бука протянет мне мой старый шарф,
мы сядем, обнявшись, как садятся беженцы на вокзале,
и от нашего молчания вылетят окна во всем квартале.

Кто дослушал сказочку - тому все теперь по плечу.

Я надела фрак.
Я сижу в шкафу.
Я молчу.

(Считаю нужным оговориться: правда, безусловно, в глазах смотрящего, но к концепции "выход из шкафа" в авторской голове стихотворение не имеет никакого отношения).
(с) Радио "Фаренгейт"

Он говорит: с меня хватит, идите к черту,
С вашими играми в недобитых героев.
Ему надоели люди такого сорта,
С их календарями за восемьдесят четвертый,
Ему надоела всеобщая паранойя.

Он говорит: тошнит, невозможно слышать,
Есть здесь хоть кто-то нормальный, кому не мнится
Вместо фонарей – череда караульных вышек?
Иногда ему кажется, что вокруг него - психбольница,
Знал бы, где двери – собрал бы вещи и вышел

В вечер, в толпу троллейбусной остановки,
В город, одетый в листву, а не листовки.

У него за плечами, к слову, не так уж мало:
Был в строю, когда его страна воевала,
Оплатил все счета с лихвою, раздал долги.
До сих пор начинает движенье с левой ноги.

И он-то в курсе, что у порядка своя цена.
Есть что-то выше прав, и это «что-то» - страна.

А тут… На кого не взгляни, с кем ни заведи разговор,
Все об одном: «Нас скоро будут стрелять в упор,
Стеречь у подъездов. Забирать по ночам».
Обо всем этом, вестимо, не беседуют, а кричат,
И не по углам да кухням, а по площадям.
Ни своих нервов, ни чужих ушей не щадят.
Дурачье. Скандалисты. Умельцы пугать детей.
Предводители блогов и социальных сетей.

Он бы им сказал - да кто ж его будет слушать -
Что никто не будет оптом скупать их души,
Что стрелять их – кому он дался, такой расход?
Он смирился с тем, что его мало кто поймет,

Что на их «Доколе?», «Что делать?» и «Почему?»
Не нужны ответы.
Не нужны.
Никому.

Слава Б-гу, их виршам ни в жизнь не пойти в печать,
Черт бы с ними. Перебесятся и замолчат.

Спустя полгода он тверд и невозмутим, как танк,
Не встревает в дрязги, в обсужденье «горячих» тем,
Не лезет в споры с борцами против систем,

И пропускает момент, когда все идет не так.

В его городе тихо, все устали, всем все равно,
Жизнь уже не похожа на арт-хаусное кино,
А он, идя с работы ранним вечером, в среду,
Видит, как из парадной выводят его соседа.
Двое в штатском, третий с погонами на плечах.
Полподъезда смотрят. И все, как один, молчат.

Он хмурит брови – мол, какой-то форменный бред.
Кому вообще он дался, этот его сосед?
Нормальный парень, служил, работает на износ,
Ну, было дело, вышел на площадь, попутал бес,
Но что с того-то? Какой в том может быть интерес?
Какой вообще, в конечном счете, за это спрос?

Он говорит все это вслух. На него глядят
Так, словно видят то, о чем и знать не хотят.

Он говорит: «Вы ошиблись, чего же вы, мужики,
Ну, да, ему, может быть, промыли чутка мозги,
Но он свой в доску чувак, неплохой, в общем, человек…»

Получает прикладом в зубы, ложится в снег.

И лежит так, пялясь в небо, как идиот,
Слышит, как кто-то вполголоса причитает,
Ни черта, ни черта, ни вот столько не понимает.
Ждет момента, когда как по волшебству, все поймет.

Первый раз у него есть вопросы, но нет ответов.
Караульные вышки скалятся рыжим светом.

***

Ее друзья всегда в курсе происходящего.
У них есть истина - давай, попробуй-ка, спрячь ее,
Сохрани запиской, стиснутой в кулаке,
И ходи по улицам, как живой манекен.

Ее друзья умны, блистательны, нищи,
Каждый первый – поэт, второго каждого – ищут
По подвалам, больницам, моргам, дешевым пабам.
Хорошо, что пока – родители или бабы.

Хорошо, что редко находят. Она-то знает,
Что бывает, если находят, и что бывает,
А точнее, что может быть при таких раскладах,
Если их будут искать те, кому действительно надо.

Она помнит деда. Дед был умник и балагур,
Обожал поспорить – кидался в споры, как в бой
Говорят, что в юности был чертовски хорош собой -
Синеглаз, высок, плечист и белокур.

Воевал – медали, звания, ордена,
Объяснял, что Родина – не то же самое, что страна.
Из той породы людей, которым сам черт не брат.
До самой смерти боялся, что ночью в дверь позвонят.

Она приходит домой с работы, глядит в окно,
И ей все кажется, что даже средь бела дня – темно.
Город выглядит так, словно все у него болит.
Не разобрать, что сбылось, а чему – еще предстоит.

Ее друзья смеются. В этой выморочной суете
Они себя чувствуют, словно рыбы в воде,
А ей нечем дышать, как бежавшему марш-бросок,
Как киту, выброшенному на песок.

Она точно знает: чтоб не навлечь беду
Надо быть тише стоячей воды в пруду.
В городе правит прошлое, обступает со всех сторон,
Едешь в парк – попадаешь на Бутовский полигон,

И стоишь там, под небом цвета каленой стали
Как ребенок, забытый родителями на вокзале.

Она идет домой – в темноту и тишину.
По вечерам ее дом гасит окна, словно в войну,
Пьет остывший чай, загоняет в кровать детей
И старается не слушать выпуски новостей.

У подъезда пусто. Любому ясно – что-то стряслось,
Кто-то из окна констатирует: «Началось»,
Расклад понятен, алмазной иголкой засел в мозгу:
Одного увели, второй лежит на снегу.

Дом спит и делает вид, что ни во что не верит:
Ведь не выбиты окна, не опечатаны двери,
Тишь да гладь. Волноваться вредно и не с руки.
И, самое главное, – пришли за кем-то другим.

Она протягивает ладонь, говорит: «Идем»,
Он молча встает, так же молча заходит в дом,
Он прав. Пожалуй, хватит порожних слов.
К утру останется только снег – никаких следов.

***
И вот остается город – один на всех,
На кричащих, молчащих, на давящих нервный смех,
Где вроде один за всех, но в итоге – все на одного,
Где есть, на что поглядеть, чтобы не увидать ничего,

Где все спокойно, законно, по совести и уму,
Где каждый понял не только «как», но и «почему»,
Где бьют куранты, где по ночам разводят мосты,

Где каждый знает, что завтра может стать понятым.

И всякий скажет – сравнения притянуты и неправильны.
Здесь нету Уинстонов Смитов, Джулий или О’Брайенов,
И даже если кого и вывели под конвоем -
Никто не выглядит ни палачом, ни героем.

И вот я – свидетель происходящих событий,
Который хочет забыть все, плюнуть, пойти и выпить.
Я стою за углом, в слепом пятне, вне поля зрения,
Под камерой, ведущей наружное наблюдение,

Посреди страны, где всякий сходит с ума по-своему,
Потому что здесь так принято, здесь все для того устроено.
Здесь полно засовов – и ни одного ключа.

Я встаю по ночам.
Тренирую себя молчать.

В раскладе – город. И двое, живущие в этом городе.
Она в курсе – нельзя звонить в полицию или скорую,
Спрашивать, что случилось и ждать ответа.

Он в курсе, что ночное небо – черного цвета.

…время кричать «Занавес», публика ждет антракта,
Надо сопоставить события, лица, факты,
Решит, кто прав и дать имена врагам.
Всем братьям – кастеты, всем сестрам – по серьгам.

Дальше все должно быть красиво и романтично,
Без излишней драмы, без перехода на личности,
Она возьмет его под руку, и, пока они будут идти в закат,
Объяснит, что происходит и кто в этом виноват.

На деле будет лишь то, о чем смолчат новостные ленты.
Добро пожаловать в сказку. В сотворенье легенды.
Мы все здесь взрослые люди – обойдемся без драм.
Второго акта не будет.
Все расходятся по домам.
(с) Радио Фаренгейт

я знаю сотню твоих имён на всех языках земли,
в кого ты будешь (и был) влюблён, о ком голова болит,
я знаю наперечет рубцы на узкой твоей спине
и что ты лучшая из вакцин из всех, что подходят мне

ты так же знаешь меня насквозь, навыворот, на просвет:
и тихий смех, и взрывную злость, и шёпот мой нараспев,
и самый жгучий, грызущий страх приходишь ко мне забыть,
чтоб слушать сказки далеких стран и прятаться от судьбы.

мы совпадаем до мелочей: вот родинки и рубцы,
до абсолюта – ничья/ничей – сиамские близнецы.
и в это сходство мы влюблены до солнечных брызг внутри:
одни и те же мы видим сны, сердец совпадает ритм.

с другими мы говорим не в такт, с другими не делим вздох,
и абсолютная пустота внутри нас свила гнездо.
она пробила нас как игла, оставила в темноте.
ничейность смотрит из наших глаз,
из наших непрочных тел.

и это дикое ни-че-го сплело нас в один клубок.
мы будем рядом из года в год, друг другу и царь, и бог.
пусть разрывает весь мир война, нас этот не тронет вид.

ведь пустота породнила нас
гораздо сильней любви.
(с) Джезебел Морган

дошла до стадии - поставила альбом депешей, подвываю и мучаю рабочие сайты.
эх
а сверху все валятся срочные дела
а собрание все ближе
прям чувствую себя девушкой облегченного поведения - возлюбят и денег дадут в конце, когда уже ничего хотеться не будет