Кое-что ему становится понятнее - например, легкость, с которой он смог пройти по проложенной двойником дорожке, да еще прихватить с собой Антонина, но кое-что заставляет его задуматься: хоть убей его, он не может припомнить, как это и при каких обстоятельствах они с Эммалайн перескочили к настолько серьезным отношениям. Признаваться в этом кажется ему чем-то непристойным - реакция миссис Макмиллан дает понять, что лучше бы вообще пока оставить эту тему, и он оставляет. К тому же, пока Эйлинед выходила на связь, к этому каналу подключилась Хель, и Лестрейндж не сомневается, что Вэнс получила те же инструкции, что и он: найти Убар. Отправиться в Аравийскую пустыню и найти Убар.
В определенном смысле, это хорошо - Лестрейндж любит инструкции, как, в принципе, любит и старые легенды, хотя, конечно, принадлежность Убара к легендам наверняка помешает его поискам, но с Хель не спорят, и то, что она им пообещала... Ну, ради возможности вернуть Эвана он нашел бы и легендарный Авалон, не то что какой-то Убар.
Эммалайн наверняка настроена так же решительно - у нее очень решительный вид, констатирует Лестрейндж, когда они встречаются взглядами перед аппарацией подальше от берегов, у которых затонула "Королева Кристина". Такой решительный, что сразу ясно: сейчас лучше не выяснять обстоятельства, при которых они умудрились оказаться помолвленными. К тому же, у Лестрейнджа есть пара догадок, кто за это в ответе - хотя он не ждал от чужака такого следования приличиям.

Алжир встречает их жаром, будто он наклонился над горящей жаровней. Воздух над городом парит, размывает вид, но белые стены, характерные для построек еще колониальных времен, наполнены жизнью и величием.
Лестрейндж тянет Вэнс вниз, с дюны, не убирая далеко волшебную палочку - здесь, на другом материке, вдали от Англии и вездесущего Аврората с их отслеживанием, он чувствует себя весьма комфортно. Так, как, должно быть, мог бы чувствовать себя и в Лондоне, не обернись все так плохо еще в восемьдесят первом. Он не строит иллюзий - дело не во втором шансе и не в возможности идти не оглядываясь, скорее, ему нравится этот привкус свободы: здесь он едва ли в розыске, едва ли должен скрывать лицо или колдовать вполсилы.
Сбрасывая куртку на ходу, он не бросает ее на обочине дороги, ведущей через окружающую город промышленную зону, зато в первом же магазине, явно рассчитанном на туристов, прибегает к Империо - это восхитительное ощущение, и как его ему не хватало - и они с Эмаллайн обзаводятся необходимым для путешествия минимумом. В своем белом платье она и так выглядит весьма уместно - средиземноморский круиз, видимо, планировался миссис Макмиллан как вариант очень комфортного бегства - а шляпа и легкий шарф, чтобы накрыть плечи от солнца по совету продавца, дополняют ансамбль. Себя Лестрейндж тоже не обделяет легкими хлопковыми шмотками и небольшим рюкзаком, куда перекочевывают захваченные по требованию Хель вещи, и его амулет, с которым он не расстается и без которого не стал бы с Долоховым даже разговаривать.
- Нам нужен гид и автомобиль, - говорит Лестрейндж, когда они выходят из магазина - ничем не примечательная пара, каких полно на улицах Касабланки. - Мы не сможем аппарировать неизвестно куда. Придется прочесать пустыню.

В Аравийской пустыне нет культивируемых оазисов, уверяют их в первом же туристическом агентстве, там нечего искать и нечего делать. Туда не возят экскурсий, там нет туристических маршрутов.  Город Убар - легенда, всего лишь легенда. Аравия -мертвые пески и пустота.
То же самое повторяется в трех следующих агентствах, и Лестрейндж уже начинает подозревать, что слухи о них - двух сумасшедших англичанах - расходятся по округе, когда на выходе из последнего агентства, располагающегося в туристическом центре Касабланки, к ним подходит высокий моложавый мужчина. Его обветренное лицо и мелкие морщины вокруг глаз выдают, что в шляпе он проводит не так уж много времени. но держится он с апломбом и говорит по-английски очень чисто, хотя и с немецким акцентом. Он европеец - и Рабастан, который в окружении арабов уже успел приуныть, относится к нему благосклонно.
- Это вы желаете тур по пустыне? - спрашивает незнакомец, прикуривая. На его пальцах массивные перстни - подделка, но зажигалка выглядит действительно платиновой. - Здесь вам не предложат ничего стоящего.
- А вы? - переходит к делу Лестрейндж, который воспринимает их с Вэнс прогулку по Касабланке как трату времени.
- Если вы готовы платить, - незнакомец не скрывает своих намерений, и это очень симпатично Лестрейнджу, который плох в намеках и еще хуже там, где даже намеков ему не оставляют. - Обсудим? Маршрут Лоуренса Аравийского - через всю пустыню.
- Мы готовы.

Они в самом деле готовы, и если Лео Хайнц - так представился незнакомец, оказавшийся экстремальным экскурсоводом по его же собственному определению - и удивлен тем, что англичане обходятся без багажа так далеко от дома, то вида не подает: подробно инструктирует насчет всего, что может понадобиться в путешествии, подбрасывает через полгорода в магазиин со снаряжением, рассказывает обо всех этапах поездки, как только вопрос с оплатой решен. Он маггл - стопроценнтный, беспримесный маггл - и все его рассказы отдают насмешкой над ифритами, которыми будто бы кишит Аравия, над легендой об Убаре, над поисками затерянных оазисов. Лестрейндж, навостривший уши, ничем не выдает, что насмешек не одобряет - вежливо кивает в паузах, смотрит в лицо, задает уместные вопросы. К информации - пусть даже исходит из такого сомнительного источника - он относится серьезно, и только в самолете, крошечном, десятиместном АН-е, проносящемся над Сахарой, минуя наземные границы, оставляя левее Тунис, который у Лестрейнджа теперь всегда будет ассоциироваться с шокирующими новостями и шокированном же породистым лицом миссис Макмиллан, он думает, что, по сути, у них с Эммалайн нет ни единой гарантии, что Хель им не солгала.
Что, выполнив ее требования, они получат то, что хотят.
Наклонившись к Вэнс в полупустом самолете, Лестрейндж негромко спрашивает:
- Пять человек в группе, не считая нас. Плюс местные проводники. Плюс водители. Как минимум, два автомобиля. Немало - будут искать и искать хорошо. То, как нам повезло в России с обратным путем, здесь может не повториться, придется просить Хель еще и об этом. - И добавляет, не меняя ни тона, ни выражения лица. - У тебя есть догадки, о чем говорил Долохов? Это поэтому двойники... держатся вместе?
Держатся вместе - это очень мягкое определение, но с чего-то нужно начинать.

Он согласен с тем, что их попутчики оказались в этом самолете не случайно, и хотя его, мага, по техническим причинам отдававшего тренировкам боевой магии большую часть своего свободного времени до Азкабана и не прекратившего время от времени этого и сейчас, мало беспокоит то, что они вооружены, иметь это в виду все же стоит, Эммалайн абсолютно права. Лестрейндж пытается припомнить все, что ему известно о политической ситуации в Северной Африке в мире магглов, но, даже касайся это магической Африки, ничего интересного припомнить не удается: "Ежедневный Пророк" уделяет не особенно много внимания мировой политической арене, да и неудивительно, а какие-то другие издания раздобыть в Лондоне куда труднее, если ты на нелегальном положении. Следовало бы ознакомиться с маггловской прессой, думает Лестрейндж, но это путешествие возникло на горизонте так внезапно, что он был куда больше озабочен различными другими сопутствующими проблемами с тех самых пор, когда понял, что Вэнс ушла и не вернулась.
Чувство так себе: что он должен был подумать об этом? Что должен был предпринять кроме того, что предпринял?
Ему все еще немного неуютно от того, что он обшарил ее комнату - буквально прошелся по каждому дюйму, вторгся в личное пространство самым недопустимым образом - и хотя в конечном итоге это все же принесло свои результаты, это не та вещь, рефлексию по поводу которой он приветствует.
Куда безопаснее размышлять об их спутниках.
Четверо молчаливых мужчин, по виду - бывалые путешественники - либо дремлют, либо курят, сбрасывая пепел прямо на пол, и система кондиционирования, и без того несовершенная в грузовом АН-е, наскоро переделанном для перевозки не только грузов, едва справляется. Лестрейнджа ничуть не напрягает запах табака - он прожил с Рудольфусом всю свою жизнь и имел время привыкнуть - но, опять таки по аналогии с братом, он хотел бы знать, о чем думают эти люди.
- Может, - соглашается он.
Пожалуй, соглашается несколько легкомысленнее, чем стоило бы, и поспешно опускает голову, чтобы Эммалайн не заметила проглянувшего в его глазах Родерика.
После этих четырех дней, наполненных подозрением, что Вэнс сбежала - это подозрение все равно было здесь, поблизости, как бы он не рационализировал невозможность этого - Родерик хочет добраться до нее еще сильнее, чем когда-либо, и Рабастан в определенном смысле разделяет его чувства.
Можно было бы устроить тотализатор - кто доберется первым.
Эта мысль не его, но и не Родерика - это наш старый добрый весельчак-Розье подает голос, и Лестрейндж заговаривает, чтобы заглушить это неуместное веселье в исполнении Эвана:
- Но вряд ли. Скорее, проблемой станем мы.
Слова Эммалайн он читает без труда - как, он уверен, и она его. Их спутникам придется умереть. Хель ни к чему свидетели, да и Лестрейндж с Вэнс ценят уединенность и конфиденциальность в своих увлечениях.

И как будто подтверждая его слова, Эммалайн возвращается к его второму вопросу - заботящему его настолько, что он даже решил хотя бы вскользь коснуться животрепещущей и в известном смысле табуированной темы.
- Я знаю, что недавно. В феврале, перед помолвкой... другой помолвкой, в смысле, той, где ребенок, - он, кажется, начинает путаться, и это звучит однозначно убого, поэтому Лестрейндж собирается с духом и продолжает, перескакивая с неудобной темы различения своих матримониальных связей, - Словом, в феврале Мелифлуа пытала меня на все подобные вещи - и да, ничего такого.
Его несколько беспокоит это легкое упоминание Долохова - как давно Вэнс на короткой ноге с правой рукой Темного Лорда?
Этот ужасающий каламбур приводит его в состояние фрустрации, но Лестрейндж берет себя в руки и подсчитывает: в марте, после проблемы с Рудольфусом, он просил Вэнс встретиться с Антонином - узнать, какие поисковые чары по магическим связям между магами тот знает. Тот, как теперь убедился и сам Рабастан, знал многое - и наверняка именно тогда поделился с Эммалайн, заодно показав ей... Ну, ее собственные магические контракты.
Лестрейндж сомневается, что и Мелифлуа, и Долохов пропустили бы что-то важное - а любые связи между чистокровными магами обычно важны - а значит, стоит признать: его первая, ничем не обоснованная догадка о том, что все случилось в той поездке к племени Грегорович, подтверждается.
Впрочем, что же удивительного: почти все их актуальные проблемы начались с той поездки, пора бы привыкнуть.

Привыкать ему не хочется. Хочется уронить дракклов самолет, желательно на городскую площадь Убара, но и в полумиле от его городских стен тоже сойдет, закончить все дела с Хель, избавиться от навязчивого присутствия Родерика и дать, наконец-то, голосу Эвана новое тело. План на "Превосходно", осталось только поэтапно пройти от первого до последнего пункта.
Он не улыбается в ответ на улыбку Хайнца, но когда тот машет, мол, пристегнитесь, все же следует этой рекомендации.
- Ну да, получается как-то так, - без следа энтузиазма соглашается он. - Расскажи про посмертное венчание. Это из-за якобы похорон?
Ну он так и думал, что будет какая-то херня. Их, конечно, опоили, но Лестрейндж все равно недоволен собой.
Чисто фамильный авантюризм в сочетании с рэйвенкловской рассудительностью - та еще смесь, из-за которой он понимает, что творит полную хрень, но остановиться не может. Даже приятно, что Вэнс, как оказалось, недалеко ушла - впрочем, все авантюрное в ней явно от деда.

Самолет плавно идет на посадку. Лестрейндж пытается рассмотреть в пыльном иллюминаторе хоть что-то, что может стать ориентиром, но под брюхом АН-а только серый песок, ничуть не похожий на блекло-розовые дюны Сахары, пересеченный серой лентой шоссе.
Самолет снижается, задирая хвост, ремни впиваются в тело, и вот в иллюминаторе появляются в окружении металлического забора скученные жалкие строения, больше всего похожие на коробки от игрушек, разбросанные заскучавшим ребенком, крошечная взлетная полоса и небольшой ангар.
Прибыли.

Несколько человек бодро разгружают самолет, передавая ящики по цепочке. Судя по всему, ящики весят немало - за некоторые берутся по двое. Лестрейндж и Эммалайн вслед за переставшим улыбаться Хайнцем спускаются по трапу.
Хайнц бегло о чем-то договаривается по-арабски с теми, кто ждал у полосы, а потом машет в сторону двух припаркованных джипов, явно видавших лучшие времена: на их брезентовых тентах грязные разводы, лобовое стекло одного пересекает зигзагообразная трещина.
- Транспорт. Не обращайте внимания на внешний вид, эти малышки идеальны для вашего маршрута. Не подведут ни в песке, ни на шоссе, доставят до места.
Лестрейндж к "малышкам" равнодушен. К тому же, вопреки тому, что известно Хайнцу, их вовсе не интересуют ни руины замка крестоносцев Эль-Карака, ни Мертвое море. Вглубь пустыни, вот чего требует от них Хель. Туда, где до сих пор скрыт от глаз Убар.
- Первая деревня вечером. Переночуем там, утром подберем проводников. Пока расслабьтесь, это почти Европа, - и Хайнц улыбается.

Они устраиваются на заднем сиденье. Багажник сзади набит всем тем, что поможет преодолеть пустыню, разделив ее на затяжные отрезки между бедуинскими поселениями: канистры с бензином, палатки, запасы воды и пищи.
Лео Хайнц едет во втором джипе, а пассажирское сидение рядом с водителем в джипе Лестрейнджа и Эммалайн занимает один из тех, кто проспал весь полет. В джипе он сворачивает свою куфию на манер подушки и снова заасыпает, привалившись к поднятому стеклу.
В салоне жарко и душно - это еще даже не начало четырехдневного путешествия, это всего лишь ворота в пустыню, но это уже настолько не Европа, что Рабастан впервые задается вопросом, не стоило ли ему задать Хель побольше вопросов, выясняя примерные ориентиры разыскиваемого города.

Трясясь в джипе, Лестрейндж пытается осмыслить то, что узнал о посмертном венчании. Информации не особенно много, буквально крохи, но что есть - то есть, и в целом, все сходится: и вопросы шамана о том, состоят ли они в браке, и вся эта ранее казавшаяся ему сущей глупостью идея с совместным захоронением. Вроде как символизм.
Лестрейндж в символизме не силен - но в целом умеет опознать его, когда припечет, а припекает сейчас нещадно, как в прямом, так и в переносном смысле. Сон в кургане был своеобразной брачной ночью, обряд, предшествующий тому моменту, как их валили камнями, - обрядом венчания. Они должны были умереть, так сказал шаман, и они в каком-то смысле умерли, чтобы на свет появились те двое, вот только потом что-то пошло не так.
Щадящая версия, вспоминает он недавний визит к гоблину с неожиданной злостью. Щадящая версия, вот что пошло не так.
Человеку вроде Рабастана - человеку, во главу угла ставящему не инстинкты, а рацио - трудно смириться с мыслью, что часть его проблем происходит по той причине, что он где-то когда-то кого-то не трахнул, не то девчонку из племени, не то школьную подругу. Трудно настолько, что он привычно отодвигает эту проблему в сторону, сосредотачиваясь на другой - правда, надолго его не хватает и через какие-то два с лишним часа он продолжает разговор, начатый еще в самолете - обычное дело такие паузы для них с Вэнс.
- Я так и подумал, - говорит он, расчесывая укус какой-то местной мошкары под щетиной. - Что ты сбежала.
Больше как бы говорить не о чем.
Как выяснилось, она не сбегала. Как выяснилось, он ошибся.
- Я бы тебя так и так нашел, - роняет Лестрейндж, заколачивая последний гвоздь в их дружбу - дружбу? - под мерное рычание мотора, несущего их джип через серые пески от небольшого частного аэропорта. - И без этого обряда или что это там такое.
Он же до последнего думал, что она сбежала - даже аппарируя на борт круизного лайнера, сосредоточившись на этой привязи, обнаруженной и укрепленной Долоховым. И когда увидел ее в этой роскошной каюте, в белом платье, в котором не ходят колдомедики и уж точно не ходят штатные колдомедики пожирателей смерти - был уверен. Двойник умело хранила интригу, нечего сказать. Знала, на что надавить, а впрочем, что же здесь удивительного, если Эйлинед - оборотная сторона Эммалайн, конечно, она знала.
Не особенно желая развивать эту тему, потому что не понимает, как именно ее развивать - ну в самом деле, что бы он сделал, если бы она сбежала? похитил бы ее снова? - Лестрейндж поворачивается к Вэнс, хотя не думает, что кому-либо в джипе, кроме Эммалайн, вообще есть дело до этих его нелепых проблем.

Между тем, джип сворачивает с шоссе, подпрыгивает, переваливаясь через насыпь, снижает скорость - впереди обещанная деревня, выделяющаяся на фоне яркого заката, отражающегося в дюнах.
- Хорошо, что ты не сбегала.
Вопреки его желанию, в голосе отчетливо звучит вопрос - они не успели поговорить об этом, и, зная, как у них все идет, вряд ли поговорят, но вот прямо сейчас, в другом полушарии, после утомительной совместной аппарации в Средиземное море по неясным координатам, после всех этих испепеляющих взглядов миссис Макмиллан, после внезапных новостей и перелета через всю Северную Африку, ему нужно, чтобы они об этом поговорили.
- Приехали, - информирует, просыпаясь от резкого торможения, третий пассажир, прекрасно, как выяснилось, говорящий по-английски, и вылезает из джипа, едва тот останавливается. Водитель раскрывает дверь, и в салон тут же заносит порывом ветра мелкий острый песок.
Лео Хайнц стучит по стеклу со стороны Вэнс, но Лестрейндж тянется через нее, нащупывая блокиратор, и запирает дверь.
- Не сбегала же?
Закрыли, так сказать, тему.

Он чувствует себя странно. Одновременно и правым, и неправым, и это порядком раздражает, как раздражает любое противоречие в его прежде достаточно упорядоченном мире.
Вот, например, Вэнс. С Вэнс не было никаких противоречий, а теперь она вся - сплошное противоречие.
Потому что как раз после всего сбежать и положить конец всем этим проблемам и неприятностям было бы самым разумным поступком. Но Вэнс очевидно имеет в виду что-то другое - может, то, что они наконец-то обрели друг в друге друзей спустя пятнадцать с лишним лет.
Выскакивает из джипа она очень даже резво и также резво удаляется под руку с Хайнцем по песку, не бросив на Лестрейнджа даже взгляда.
Ну охренеть просто.
Он чувствует себя странно.
Чувствует себя в отставке или как это называется.

Водитель что-то чирикает, белозубо улыбаясь из-под черной куфии, заводит глаза к небу. Рабастан смотрит на небо безо всякого выражения и вылезает из джипа. Его тут же пристраивают к распаковке - деревянные ящики из самолета в первом джипе, где ехал Хайнц, явно предназначены этим появившимся людям на верблюдах. Ящики тяжелые, но не слишком, и от них пахнет оружейным маслом - этот запах Лестрейндж изучил по карабинам из участка Хаммерсмита.
Он не протестует против найденного ему занятия - пока заняты руки, голове легче думается - и передает ящик за ящиком, не глядя по сторонам и то и дело ловя краем глаза белое платье Вэнс, ярким пятном выделяющееся на темном фоне одежды всех прочих.
Он попытался поделиться переживаниями. Намек понят, большое спасибо. Впредь не следует делать подобных глупостей.

Ящики ставят под навес, рядом с которым разбивают лагерь. Большой костер в окружении шатров не дает замерзнуть, хотя температура падает так резко, что Лестрейндж не без симпатии вспоминает свою оставленную в магазине куртку. Куртка служила ему верой и правдой, и теперь брошена где-то в Алжире.
Присоединившиеся - это берберы, как пояснил ему усевшийся рядом на циновку тот, кто проделал с ними весь путь сюда, притворяясь спящим или в самом деле уснув - немногочисленны, но очень шумны: они снуют туда-сюда между выцветшими шатрами и военными палатками с надписями на кириллице, в плоских мисках на огне готовят кус-кус с козлятиной, вываливают из корзин вяленые финики.
К финикам Лестрейндж равнодушен, он следит за Вэнс - та держится особняком, всем своим видом порицая его за допущенную ошибку. К третьему стакану кислого, отдающего теми же финиками пойла, немилосердно дерущего горло сивушным маслом, Лестрейнджу становится даже смешно: они как будто вернулись в Хогвартс и она недовольна, что он испортил их совместную лабораторную.
- Поссорились? - спрашивает попутчик, кивая на Эммалайн. Лестрейндж непонимающе смотрит в ответ.
- А. Да. Вроде того, - неопределенно выдавливает он, допивая содержимое пластикового стакана - эклектизм во всем его ужасающем великолепии.
- Женаты? - следует новый вопрос.
- Обручены, - Рабастан смотрит в пустой стакан, думая, что в его жизни пошло не так - почему какой-то маггл задает ему все эти тупые вопросы. Он даже тянется в палочке в креплениях в рукаве, но вовремя отдергивает руку. Успеется. - Целую неделю.
Собеседник хмыкает, наваливает себе еще кус-куса, но больше вопросов не задает. Какие уж тут вопросы, сумасшедшие англичане есть сумасшедшие англичане.

Спит Лестрейндж в шатре, воняющем верблюдом и полном других людей. Ему, привыкшему к одиночке, едва ли удалось бы уснуть, если бы не пойло - буха, как ему удалось выяснить. От нее он засыпает получше, чем от зелья сна без сновидений, зато просыпается с такой головной болью, что едва может переносить солнечный свет.
Оставляя ящики, Лео Хайнц выглядит куда довольнее - очевидно, доставка этого груза входила в его планы и теперь Рабастану интересно, что еще они с Вэнс спонсируют в этой пустыне. Военный переворот? Революцию? Разборки между местными племенами?
Утром оказывается, что ночью появился еще один джип - и в нем еще двое европейцев. Они явно знакомы с веселым Хайнцем, постоянно хлопают друг друга по плечам и на их поясах висит по кобуре.
- Охрана, - поясняет Хайнц, поймав взгляд Рабастана.
Два проводника, как и было обещано, присоединяются к путешественникам. Третий джип - появившийся ночью - замыкает колонну.
Они снова выезжают на шоссе, и теперь уже нет никаких причин ехать неспешно: следующий оазис, к которому они держат путь, находится за триста миль.
В джипе тихо-тихо. Соня снова спит, Лестрейндж с закрытыми глазами перечисляет про себя даты крупнейших гоблинских восстаний с жертвами со стороны магов - его это успокаивает. Если Эммалайн про себя занимается чем-то подобным, он к ней не лезет - пару раз подумал было, не заговорить ли о чем-то нейтральном, но нейтральных тем у них раз-два и обчелся, не хочется снова облажаться.
Ему не по себе, когда Вэнс на него злится.

На одной из коротких остановок к ним, вышедшем размять ноги, подходит Хайнц.
- Вчерашние берберы предупредили, грядет буря. По прогнозам мы должны были успеть миновать опасный участок, но заметили вчера, какими темно-розовыми были низкие облака? Буря будет раньше, чем мы ее ждали. Она пройдет восточнее, но может частично захватить и наш маршрут, когда мы сойдем с шоссе. Можем остаться здесь на пару-тройку дней, подождать, пока буря пройдет, затем продолжить путь. Берберы нагонят нас к завтрашнему вечеру, они тоже не сунутся в пустыню во время песчаной бури.
Лестрейндж, который отродясь на закаты не любовался, хмуро слушает все это, пытаясь понять, Хайнц ждет его одобрения или разрешения, а затем качает головой.
- Каковы шансы проскочить?
Хайнц совещается с проводником из бербер, пожимает плечами:
-  Пятьдесят на пятьдесят - либо проскочим, либо нет.
Безымянный пассажир фыркает, поднимает два пальца в интернациональном жесте победы.
- Я за то, чтобы ехать.
Лестрейндж снова кивает.
- Поддерживаю.
Два-три дня торчать здесь, теряя время и утопая в невыясненных отношениях? Уж лучше убежать прямиком в бурю.
К тому же, в отличие от магглов, Рабастан не особенно боится никогда им не виданной песчаной бури - на крайний случай, у него есть палочка, он в состоянии аппарировать куда-угодно при необходимости. Буря беспокоит его в последнюю очередь - намного меньше, чем нетерпение Хель.

Больше они не останавливаются: выжимая из подпрыгивающих на дюнах джипов все, что можно, гонят наперерез буре, которая уже проявляется, застилая собой горизонт. Сначала темнеет - не резко, а так, будто кто-то высасывает свет. Как будто они не днем в пустыне, а в осенних лондонских сумерках прокладывают себе дорогу.
Вскоре становится трудно дышать: воздух кажется лишенным кислорода, очень сухим. Буря встает все выше и выше по правую сторону, накрывает собой все небо - шум, будто миллиарды домовых эльфов потирают свои уши, становится все громче.
Проводник смотрит за окно не отрываясь.
- Не успеть, - говорит он неожиданно чистым, музыкальным голосом - под бурнусом было не понять, сколько ему лет, и теперь Лестрейндж с удивлением понимает, что ему никак не больше двадцати. - Надо остановиться. Прятаться под машины. Ждать. Сигналь.
Водитель жмет на гудок, другие джипы отзываются, будто живые существа. Вся колонна останавливается, и вот так, без шума моторов, раскрыв двери, отчетливо слышен постепенно надвигающийся на них с востока гул.

- Чего ждать? - уточняет Лестрейндж, проводив взглядом Вэнс. Она приняла правила, и это, в общем-то, положительный пример. - Почему под машину? Мы не можем остаться в ней?
Хайнц оборачивается к нему, отпуская рукав проводника, и торопливо заматывает нижнюю часть лица платком:
- Натяните на рот и нос что-нибудь... Не можем, от этих джипов будет мало пользы, слишком много щелей, да и брезент сорвет к черту при первом же порыве ветра. Не беспокойтесь, мы не попадем в самый эпицентр, я бывал в таких передрягах не раз. Просто переждем в укрытии, травя анекдоты, а потом вернемся на шоссе.
Очевидно, что остальные и в самом деле ведут себя за знанием дела, и Лестрейнджа это отчасти успокаивает: машины встают в круг, водители стаскивают с них брезентовые тенты, торопливо скидывают багаж в центр, образованный между капотами джипов, накрывают брезентом, заводя его под колеса.
Шум усиливается, как и ветер. Песок оставляет царапины, и Рабастан повыше поднимает платок, натягивая его до самых глаз, щурится и торопится за Вэнс. Один из проводников - кажется, тот самый, что ехал в их джипе, - бодро орудует лопаткой из багажника, расчищая под высокой посадкой джипа угубление, в которой мог бы поместиться человек, выбрасывая песок в ту сторону, с которой идет буря, образуя естественный рубеж.
Закатываясь под джип, Лестрейндж натыкается на Эммалайн.
Стремительное похолодание отмечает, что солнечные лучи больше не достигают земли, и это неожиданно напоминает ему их поездку к морю на другом материке - там было так же холодно, также тесно под каменной насыпью. Чувство дежа вю разрушает бербер, присоединяющийся к ним под днищем автомобиля. Голос Хайнца раздается совсем рядом:
- Проверю остальных и присоединюсь к вам.
Он хлопает лишенный оснастки автомобиль по металлическому боку, и последние его слова уносит ветер.

Буря обрушивается на небольшую вынужденную стоянку, будто специально преследовала их. В выкопанной яме становится темно, проводник шепчет что-то по-арабски - должно быть, молится. Лестрейндж наощупь подползает к Вэнс.
- Эммс, - детское прозвище звучит совсем иначе, оказывается, если произносишь его, лежа посреди пустыни, пока песчаная буря меняет ландшафт и раскачивает джип над твоей головой, заглушая голос, - насчет вчерашнего. Я был не прав. И не должен был выяснять.
Бербер замолкает, будто, сука, прислушивается, и Лестрейнджу сразу же становится неуютно в их ставшем казаться еще более тесным убежище. Он бы смирился с присутствием рядом Вэнс - ладно, с этим у него все в порядке уже давно - но проводник человек чужой, да еще и маггл. Мог бы выкопать себе другую яму, думает с раздражением Лестрейндж.
- Хель сказала, что Убар откроется нам, когда мы будем готовы. У тебя есть соображения на этот счет? - меняет он тему, вынужденный говорить в самое ухо Вэнс, потому что рокот над головой становится просто оглушительным. Бербер дергается рядом с ним, елозит по песку, дышит рвано и коротко, а затем, выкрикнув что-то невнятное, головой вперед бросается из их неуютной песчаной ямы, тараня кучу песка, загораживающую их от беснующейся снаружи бури.
Лестрейндж, не иначе как в порыв человеколюбия, хватает его за ноги, пытаясь удержать от самоубийственного желания прогуляться, но тот оборачивается, изо всех сил вырываясь:
- Убар проклят! Черный верблюд уже здесь!
Он рывком освобождает ногу и с силой пинает Рабастана в лицо ботинком. Рот тут же наполняется слюной и кровью - ублюдок рассадил ему губу. Не имея больше ни малейшего желания удерживать проводника, Лестрейндж отпускает его хламиду, откатываясь в сторону, пряча лицо от песка, тут же набрасывающегося в образовавшуюся после бегства бербера дыру, но успевает заметить, что паника заставила вылезти из укрытия не только их соседа: в буре видно, как движутся чьи-то фигуры, беспорядочная стрельба и очередями, и одиночными раздается все ближе и ближе.
Что бы там не происходило, буря - не главная их проблема.

Пока Вэнс осматривает тела, полузанесенные песком, не то в поисках живых, не то по привычке колдомедика, Лестрейндж больше занят пейзажем. Сейчас, когда буря ушла, все вокруг полностью изменилось, изменился ландшафт. Он не видит больше ни гребня, через который они перевалились, убегая от бури, ни каких-либо других ориентиров. Откуда они приехали? Где шоссе? Куда направлялись?
Вокруг, куда ни глянь, только песок - бесконечная серая пустыня, и солнце в зените, и кажется, что эта пустыня так и тянется до горизонта, а потом еще и за него.
- Попробуем вернуться на аэродром, - предлагает Лестрейндж, подходя к Эммалайн: очевидно, сейчас они не готовы, а значит, Убар им не откроется, что бы это и значило. На аэродроме, думает он, наверняка будут проблемы: коллеги Хайнца наверняка не ждут только англичан, без Лео, без оружия, без денег, если какие-то деньги здесь вообще фигурировали, но Лестрейндж уверен, что уж с такой-то ерундой они с Эммалайн справятся. Пара Обливиэйтов, пара Авад, пара Империо - это всего лишь магглы, у них нет ничего, что могло бы противостоять магии.
Он обхватывает Вэнс за талию, взмахивает палочкой - и перемещает их обоих максимум на десяток футов.
- Что за драккл.
Вторая попытка не дает и этого: футов пять, может, шесть. Третья попытка кидает их на перевернутый джип.
- Попробуй ты, - предлагает Лестрейндж.
И снова неудача.

Они сидят на капоте засыпанного песком джипа и размышляют. Перед ними откопанные трофеи: бутылки и бурдюки с водой, какие-то орехи, сухой паек из багажников, неработающие маггловские рации, несколько автоматов и личные рюкзаки каждого участника путешествия, ныне перешедшего в разряд потерь в пути. Спальные мешки, складные палатки, брезент - в соседней куче.
Обе кучи слишком большие.
Солнце продолжает свой путь по небосклону, и теперь хотя бы нет проблем с определением частей света. Жаль, что Лестрейндж не удосужился приметить, откуда они ехали: интуитивно ему кажется, что с запада на восток, но, Мерлин, это пустыня, и если они в самом деле хотят вернуться хотя бы к берберам, не говоря уж об аэродроме, до которого больше суток пути, им нужно определить направление несколько точнее, чем "куда-то на запад": лагерь берберов - это не Лондон, и даже не Касабланка. Его не заметить издалека, и ошибиться на пару градусов достаточно, чтобы просто пройти в миле от него, не заметив.
И вообще только в том случае, если берберы еще на том же месте, напоминает ему Розье. А они вроде как кочевники и вряд ли будут торчать несколько дней на одном и том же месте.

- У нас два пути, - озвучивает очевидное Лестрейндж. - Попробовать вернуться, или пойти вперед. У каждого есть свои плюсы. Вернемся - наймем других проводников, возьмем джип, сделаем вторую попытку. У тебя еще остались украшения миссис Макмиллан на тот случай, если не захотим прибегать к магии? Второй вариант - ну, он иррациональный. Тебе не понравится. В нем мы собираем самое необходимое и дальше идем сами. Ни один гид не знает, где Убар, никто не подвезет нас прямо к его воротам, сколько бы машин и людей мы не наняли. Если Хель сказала, что он откроется нам, когда мы будем готовы... Ну, может, это значило буквально, что нам и больше никому. И если с нами будут другие, ничего не выйдет.
Он знает, что это допущение из тех, которые не принято учитывать в планировании, и вообще-то за ним такие допущения не водятся, но Хель сама по себе - уже огромное допущение, и с ней плохо работают законы логики.
- Так вот о чем я. Если место назначение неизвестно и дело в нашей готовности, какая разница, идем мы пешком или едем? - задает Лестрейндж риторический вопрос. - Можем спросить у тех двоих. У меня с собой твое зеркало. Я, гм, заходил в твою комнату. Когда тебя не было. Пришло в голову, что Эйлинед может помочь, так и вышло.
Проговорив это признание, проговорив имя той, второй, Лестрейндж неосознанно проходится языком по внутренней поверхности губы, проверяя ссадину, морщится, поминая запаниковавшего проводника. Смотрит на Вэнс.
- Я бы не полез в твои вещи без необходимости, но тут необходимость вроде как была. Извини.

Вэнс так внимательно смотрит вдаль, что Лестрейндж тоже на всякий случай начинает туда посматривать.
- В следующий раз оставь записку, - примирительно говорит он, думая про себя, что и ему бы неплохо следовать своему же совету. Он, конечно, рассчитывал, что, случись что, Рудольфус не утаит от Вэнс причины его мартовского исчезновения - и так оно, кажется, и случилось - но намного лучше было бы, разумеется, обходиться своими силами. - Или бери меня с собой.
Ему очень хочется сказать что-то... Ну, смелое. Может быть, даже героическое. Что-то вроде - я никому не позволю встать между нами, в таком ключе, но Лестрейндж подозревает, что это прозвучит именно так убого, как ему кажется. А еще потому что так постоянно говорили в тех книжках, в которые он заглянул в комнате Эммалайн - книжках с мягкими переплетами, с яркими обложками, набранными очень крупным шрифтом, как для детей. Только эти книжки были не для детей. О нет, совсем не для детей - особенно если учитывать то, что случалось после того, как произносилась фраза вроде той, что так и просится с языка.
У него для рэйвенкловца достаточно богатое воображение - и поэтому Лестрейндж оставляет это желание высказаться при себе - не время сейчас усугублять, хотя, положа руку на сердце, нельзя не признать, что усугублять - это лучшее, что у них с Вэнс получается. Если бы за это платили, он бы давно мог просто выкупить свою амнистию у Министерства - золото есть золото.

Предложение Эммалайн помочь, от которого он едва не отказался - нет, не больно, все нормально - неожиданно ему нравится другим: им не удалось аппарировать, и он был настолько сбит с толка этим фактом, что ему не пришло в голову попробовать какие-то другие чары. Ну вот теперь есть повод.
- Да, давай. Хорошо, что не сломал нос. Терпеть не могу сращивать хрящ - дракклово больно, визг в ушах потом полчаса, да еще и сложно уследить, чтобы прямо вышло. - У него уже пересохло в горле, и как бы по понятным причинам воду имеет смысл экономить, особенно если они находятся в зоне, не просто защищенной от аппарации, а уничтожающей возможность колдовать в целом, так что будет лучше, если ему не придется тратить слюну еще и на то, чтобы постоянно сплевывать вытекающую из губы кровь.
Сплевывая, как он надеется, в последний раз, Лестрейндж поворачивается к Вэнс, на всякий случай еще раз проходясь языком по ссадине - терпимо, в любом случае. Не смертельно.
- Заодно выясним, действует ли тут магия.
В то, что Убар проклят, он не верит - мало ли, что болтают магглы - но все же предпочел бы отправляться туда, полагаясь на волшебные палочки, а не волочить с собой автомат.
Какой автомат, задается риторическим вопросом Эван, ставший неожиданно активным в этой пустыне, будто почувствовавший. к чему дело идет, ты собираешься, пойди что не так, использовать против Хель маггловское оружие?
Лестрейндж, который собирается использовать против Хель все, что найдет, если она будет доставлять ему неприятности, отмахивается. Розье, даром что мертв, ужасный сноб

Он снова и снова трогает языком едва затянувшуюся ссадину, благодаря про себя Мерлина за то, что в самом деле не сломал нос. Вот это было бы большой проблемой здесь, без магии, без каких-то средств помощи. На маггловскую аптечку Лестрейндж не надеется - не приучен, а судя по тому, что он успел узнать о планах миссис Макмиллан, она тоже вряд ли дала бы Вэнс собрать с собой сумку целителя.
Трогает и трогает, а потом соскакивает с теплого капота джипа, небрежно засовывая палочку в крепление - да, толку от нее мало, но не бросать же.
Ищет среди багажа свой рюкзак, возвращается вместе с ним к Эммалайн, вытряхивает содержимое - амулет, уже порядком потрепанный и где только с ним не побывавший (нужно узнать у Нарциссы, нельзя ли сшить новый мешочек), фляжку с бухой, прощальный подарок вчерашних берберов, ножны со второй палочкой, которую он не носил с собой, чувствуя себя совершенно комфортно в этой части мира и без запасной деревяшки, а затем, завернутое в какой-то шарфик, принесенный эльфом Вэнс, зеркало.
- Она была рада меня видеть, - сухо комментирует Рабастан. - Когда я сказал, что мне нужно найти тебя, пришла в восторг.
Та, другая - Эйлинед - вообще щедра на эмоции, но это Вэнс, наверное, знает и без его указок.
- Моментально все мне выложила. Про Долохова тоже. Забавно, да? - говорит Лестрейндж тоном, который указывает, что ничего забавного на самом деле он не видит. - Ну, что тот сможет тебя найти с моей помощью. И с ее.
Так и вышло, конечно, но не очень-то приятно признавать, что в спасении принимала участие целая команда, даже если это уже не секрет.
- Когда я надеялся узнать что-нибудь про тебя, - закрывает тему командной игры Рабастан, - мне хватило одного взгляда - и она тут же появилась. Как будто ждала.
Он говорит это, потому что сейчас зеркало послушно отражает их лица - еще чуть чуть, и они столкнутся лбами над зеркалом на коленях Эммалайн - небо, уже не такой уж и белый шарф Вэнс, но это совершенно точно всего лишь их отражения: хмурые, выжидающие, порядком потрепанные.
- Эй, - Лестрейндж стучит пальцем по зеркалу, посыпая его песком - у него вообще впечатление, что песок у него повсюду, что он может блевать песком, испражняться песком, что он состоит из долбаного песка. Стряхивая песок, он снова нетерпеливо постукивает по зеркалу. - Эй, вы там?
Ничего - отражение Вэнс не подмигивает ему похабно, тот, второй, не начинает смотреть надменно и самоуверенно - так, как у Лестрейнджа получается только после долгих тренировок. В какой-то момент ему кажется, что по поверхности зеркала идет рябь, но он даже не успевает понять, не показалось ли ему это.
И в то же время, несмотря на то, что зеркало отчего-то не хочет связывать их с чужаками по ту сторону, он уверен, что дело в зеркале, а не в том, что чужаки исчезли - нет, они оба здесь, он чувствует их обоих. Чувствует, как тот, второй, принюхивается к Вэнс; при желании может досконально заглянуть в его простые и в каком-то смысле очень нормальные желания - только это все лишнее, потому что ни в один из двух вариантов дальнейшего развития событий не был включен секс на нагретом солнце капоте. Отчего-то Лестрейндж уверен, что пустыня не прощает таких вольностей.
И все же он решает убедиться - потому что вдруг то, что он себе чувствует, это что-то остаточного фона?
Кладет ладони на колени Вэнс, ведет вверх - ну да, все нормально. Не с зеркалом, а с тем, вторым.
С зеркалом все плохо.
- Извини, проверял, здесь ли еще наши попутчики, - Убирая руки, констатирует Лестрейндж. - Зеркало не работает. Волшебные палочки не работают. Магия не работает.
Здесь, не договаривает он, потому что торопливо задирает рукав, встряхивая рукой, ловя ладонью палочку, и прикасается к Метке - ничего.
Ни-че-го.
- Вот блядь, - совершенно спокойно говорит Лестрейндж. - Здесь ничего не работает.
Он нашел место, где может спрятаться от Темного Лорда - только сможет ли найти это место снова, когда это потребуется, вот хороший вопрос.
Лестрейндж оглядывается.
- Надо идти самим. Здесь явно какая-то аномалия, и я думаю, она и есть то, что мы ищем. Соберем то, что сможем унести, из самого необходимого. Хель не нужны наши смерти. Мы доберемся.

Вэнс придирчиво осматривает их наследство, сортирует что-то, то наклоняясь, то выпрямляясь - надо бы перестать глазеть и занять себя тоже чем-то полезным.
Очень надо, потому что он тоже чувствует, что тот, второй, очень близко - с зеркалом или нет.
Аккуратно пакуя зеркало обратно, он присоединяется к сборам, перетряхивая первые попавшиеся рюкзаки тех, кто вылетел с ними из Касабланки. Мертвецам рюкзаки и их содержимое все равно не пригодятся, а вот выжившим - весьма.
- Если мы вызовем их без зеркала, как мы их потом угомоним? - риторически спрашивает Лестрейндж после долгого раздумья, делиться ли с Эммалайн своими опасениями, делая вид, что полностью поглощен сортировкой. - Зеркало служит для связи, не вытаскивая их сюда, это наше преимущество.
Наше - а не тех двоих.
Совет Вэнс он понимает расширенно - и запихивает в один рюкзак все, что находит подходящим под определение легкой и в то же время питательной пищи: орехи, сушеные финики, чипсы, шоколад и пакетики вяленого мяса. Взвешивает его на руке, начинает набивать второй - уже водой. Пластиковые бутылки, громоздкие, закрытые, занимают много места, но в конечном итоге их все равно слишком мало: сколько им придется бродить по пустыне, думает Лестрейндж с сомнением. Пол дня? День? Неделю?
Неделю без магии?
Он почти готов отказаться от самой идеи искать Убар вот так, без проводников, без транспорта - но все же молчит. Соразмерная цена, вот о чем говорили те двое. Нужно заплатить соразмерную цену - и она будет высока, но все же не будет смертью.

Остатки провизии они складывают в багажник одного из джипов, от мысли похоронить тела отказываются, обменявшись взглядами - нерациональная трата сил, которые им понадобятся.
Наскоро перекусывают из того, что было решено оставить. С наслаждением пьют воду из сумки-холодильника, обнаруженной в джипе, в котором ехал Хайнц. Она все равно скоро станет теплой, но сейчас дарит удовольствие.
Лестрейндж не строит иллюзий: без магии они долго не продержатся.
Четырнадцать лет, напоминает ему Розье. Ты продержался четырнадцать лет без магии.
Он прав, но сейчас ситуация иная.
Иная еще и потому, что сейчас у него есть цель: им нужно найти Убар.
Пустыня не настолько необитаема, подбадривает себя Лестрейндж. Не так уж далеко они съехали с шоссе.
Они не сгинут тут, наткнутся на кого-нибудь - на караван берберов, на оазис, но группу туристов.
Пополнят запасы - или вернутся с ними к цивилизации.
Ведомый этмми двумя соображениями - пустыня не так необитаема и, быть может, им придется забрать чью-то воду и еду - Лестрейндж подцепляет почти в последнюю минуту пред началом их с Вэнс пешего турне автомат с тела сони.
Вертит его в руках, разбираясь, отыскивая аналогии с полицейскими карабинами, не сразу находит предохранитель - но все же разбирается, вешает его за плечо, на рюкзак: они не беззащитные жертвы. Такого не будет.

Сколько они уже идут?
Если присмотреться, поднявшись на гребень, позади все еще виднеется лагерь мертвецов. Солнце будто застыло над левым плечом.
Рабастан уже думает, не завести ли какой-нибудь разговор, лишь бы не думать, и сколько еще им предстоит идти, как Эммалайн, будто читая его мысли, заговаривает сама.
Он смотрит в указанном направлении, прикладывает ладонь ко лбу над позаимствованными солнечными очками, а затем, ведомый, видимо, стремлением похвастать игрушкой, сбрасывает с плеча лямку автомата и, повозившись какое-то время, ловит в прицел голову неспешно двигающегося параллельно им верблюда.
- Сейчас узнаем, что именно мы видим, - обещает Лестрейндж и стреляет.
Переведенный на очереди, автомат действует с такой отдачей, что у Рабастана тут же немеет плечо, куда пришелся основной удар. Ствол уходит вверх сразу же, и все это едва ли причиняет верблюду вред - тот неторопливо трусит в сторону и вскоре пропадает из вида за очередной дюной.
Разочарованный, Лестрейндж опускает автомат, осматривает его с плохо скрытым осуждением, возвращает за плечо
- В следующий раз.
Он оглядывается: оглушительный звук выстрелов растворился в пустыне, был поглощен ею полностью. Ни стая птиц не сорвалась с насиженных мест, пятная небо размахом крыльев, ни ящерица не принялась зарываться в песок рядом с его ботинком. Никого, кроме них двоих - и этого дракклового верблюда.
- Наш проводник, перед тем как вылез из укрытия, говорил о верблюдах. Что-то о том, что верблюд уже здесь, - нехотя поясняет он, почему вообще решил сперва стрелять, потом разбираться. - Черный верблюд.
Он не суеверен - разве что совсем немного - и знает, что магглы очень суеверны и боятся всего на свете. Впрочем, будь он всего лишь магглом, то наверняка и сам боялся бы собственной тени, и раз магия пока - хочется верить, что это ограниченная зона подобной аномалии - недоступна лучше поучиться у магглов этим опасениям. Что бы там не было связано с черным верблюдом, явно ничего хорошего, так что пусть держится подальше, иначе получит пулю в глаз.
Пуля в глаз, как и любой другой предмет, достаточно глубоко засунутый в глаз, считает Лестрейндж, может убить практически кого-угодно, и это "практически" появилось совсем недавно, в качестве признания заслуг Темного Лорда.

Они снова идут. Жаркий ветер обдувает кожу, оставляя на ней царапины от микроскопических песчинок в воздухе. Как не кутайся в платок, солнце обжигает то уши, то лоб, то кисти. Следы, которые путники оставляют в песке, заметает через несколько минут, оставляя лишь малоразличимый пунктир на однообразном полотне аравийской пустыни. Редкие растения, сухие и низкорослые, которые еще встречались вокруг стоянки под вчерашний ночлег, больше не появляются.
Единственный ориентир - это солнце, но оно будто застыло на небе, пришпиленное чарами, и не движется - здесь нет магии, нет времени.
Только пустыня.
По его ощущениям, они идут уже несколько часов - с непривычки ноги напоминают о себе, мышцы горят. Лестрейндж, все чаще взглядывающий на небо, останавливается, убирая в крепление палочку - по дороге он периодически кастует простенькие чары вроде Агуаменти, но пока не добился и пригоршни воды:
- У тебя нет часов?
На Эммалайн, когда он явился прямо на лайнер, было достаточно побрякушек - может, кое-что было часами, которые она по счастливой случайности не заложила, превращая безделушки в маггловский нал.
Впрочем, он не ставит много на часы: наверное, подсознательно уже понимает, что часы здесь точно не работают.
- По моим прикидкам, солнце должно было сдвинуться как минимум на тридцать градусов к горизонту за то время, что мы идем. Но оно все там же - едва покинуло зенит. Я, конечно, не астроном, но это куда больше напоминает чары, а не естественный ход небесных тел - а при этом магией здесь и не пахнет.

Вэнс выбилась из сил - ну что же, он тоже близок к этому, и если ход времени не распространяется на солнце, то на них сказывается и еще как.
Он снова смотрит на солнце - дракклово солнце, застывшее в том же положении, что и, кажется, пару-тройку часов назад.
- Да, - сипит он, откашливается - горло пересохло, - нужно отдохнуть.
Лестрейндж не договаривает, но думает про себя: если время здесь отчего-то прекратило свой ход, то ночь не настанет. Так какая разница, сколько они пройдут, пока не наткнутся на Убар.
Как мерить пройденное, если время исчезло, а пункт назначения - неизвестно где.
- Давай свой рюкзак.
Они поделили ношу сразу - он оценивает свои силы критически - но если Вэнс слишком быстро выбьется из сил, волоча свой рюкзак, это будут и его проблемы тоже.
Впрочем, мрачно думает Рабастан, скоро рюкзаки полегчают.
И будут легчать все больше и больше, если они не найдут Убар до того, как закончится вода и пища - или если не найдут, где пополнить запасы.
Он намеренно гонит мысль о том, как они будут возвращаться, потому что Убар не ассоциируется у него с жизнью, с городом, полным жителей, колодцев и коз. В Убар их послала Хель, тень смерти, и там они могут приблизиться к возвращению мертвого друга - он обоснованно сомневается, что в Убаре будет, где наполнить бутылки.
Они огибают дюну, не решившись штурмовать ее так - ее крутые склоны наверняка начнут осыпаться, стоит лишь не так поставить ногу, и проще обойти, экономя силы - и, ха-ха, время.

За дюной, возвышающейся на добрых два человеческих роста, и правда есть крошечный островок тени - Лестрейндж ускоряет шаг, когда видит его: он тоже хочет дать себе продых. Кто знает, что их ждет в Убаре, что потребуется.
Почти падает в тень, оставляя место для Эммалайн - ноги на солнце, но, Мерлин, до чего хорошо прекратить щуриться, до чего хорошо, когда голова в тени. Стаскивает куфию, но это приносит лишь секундное облегчение - здесь просто неоткуда получить свежего бриза.
Устраивая оба рюкзака плотнее друг к другу, Лестрейндж вытаскивает початую бутылку воды, встряхивает ее, откручивает крышку.
- Воды? - протягивает Вэнс, не понимая, как нелепо звучит вопрос - как будто хоть один из них откажется.
В тени он наконец-то может посмотреть на нее как следует и сняв эти дурацкие очки.
Ее белое платье уже окончательно потеряло вид - миссис Макмиллан, наверное, пришла бы в ужас.
- Тебе надо было переодеться, - сетует Лестрейндж на свою недогадливость - колени и икры у Вэнс ярко-розовые, как и подъем в открытых туфлях. Если они продолжат идти, с нее просто начнет слезать кожа.
В Англии в апреле даже близко не так, и тепло, которому он сперва так радовался, сменилось адской жарой - и они, кажется, в самом ее эпицентре.
- У нас пока много воды - хочешь, умойся, - ему не очень-то нужна станет вода, если Вэнс поймает солнечный удар, а ему уже начинает казаться, что все к тому идет: узкая полоска кожи над бровями, откуда постоянно поднимается платок, разводы от высохшего пота на платье. Они, как и платье, тоже потеряли вид - и сейчас ему это кажется смешным: он столько времени ненавидел ледяную вечность Азкабана, что теперь чувствует себя идиотом.
- Не знаю, как далеко мы уйдем сегодня, если здесь солнце не заходит, понимаешь, о чем я? - приступает Лестрейндж к мысли, которая его занимает уже некоторое время - с тех самых пор, как Эммалайн предложила устроить привал.
Он тоже пьет - делает большой глоток, задерживая воду во рту, а потом, вопреки собственному решению пить лишь по мере необходимости и не больше одного глотка, делает еще и еще - сила воли здесь уступает тупому инстинкту, желанию жить.
Вода уже теплая, что подтверждает его догадки о том, что прошло не меньше двух часов с тех пор, как они оставили джипы и мертвецов - но здесь, за дюной, оставленных больше не видно, и Лестрейндж выкидывает группу Лео Хайнца из головы.
- Давай подождем тут. Прямо тут. Понаблюдаем. Отоспимся.
Они встали до рассвета, чтобы выехать по холодку - а лег он совсем поздно, только после того, как подействовала буха. Если им опять придется идти вне времени куда-то, неизвестно куда, он предпочел бы делать это на ясную голову.
- Устроим временный бивак. У нас есть кусок брезента и эти халаты, чтобы укрыться.
Он, конечно, не скучает по Азкабану, но задается вопросом, сколько должно пройти времени, чтобы он начал скучать. Сколько они должны пройти - сто миль? Двести? - под этим незаходящим солнцем.

Пока они устраиваются в ожидании неизвестно чего - ни Лестрейндж, ни Вэнс не из тех, кто кидается в авантюру сломя голову, даже если последние месяцы случат отрицанием этого факта, а потому идея передохнуть и обдумать дальнейшие шаги им обоим импонирует - Лестрейндж обходит дюну с той стороны, которую еще не видел, высматривая пологий склон, и ему в самом деле удается немного подняться на гребень, чтобы оглядеться.
Правда, это мало что дает: еще немного видны оставленные джипы, но больше ни единого следа человеческого присутствия.
Он задумчиво мочится, вспоминая давно прочитанный приключенческий рассказ - маггловский, подсунутый ему Бербидж - в котором герой повествования блуждал по пустыне и ради выживания был вынужден пить собственную мочу.
Перспективы отнюдь не вдохновляют, но выживание есть выживание, думает Рабастан, возвращаясь. Еще он думает, не обрадовать ли перспективами Эммалайн, но приходит к выводу, что в лучшем случае ему не представится возможность заводить такой разговор, а в худшем - момент будет более располагающим.

Эммалайн устроилась на небольшом пятачке, сняла туфли, совсем недавно наверняка бывшие шедевром и стоявшие полновесного золота. Лестрейндж подлезает под брезент, тоже стаскивает ботинки, вытряхивает из них песок, шевелит пальцами ног. Так определенно лучше.
- Если в нем вообще кто-то жил, - мрачно высказывается Лестрейндж, глядя вперед, устраиваясь с максимальным удобством, чувствуя под лопатками рюкзак. Его все еще не отпускает мысль о том, что Тварь послала их в город, в котором никогда не было жизни - в город, в котором правила сама.
Кажется, его фраза оказывается неудачной.
Тело Вэнс рядом становится странно напряженным, а потом она и вовсе неуверенно находит его пальцы - они успешно преодолели различные обстоятельства и вроде как справились с необходимостью иногда касаться друг друга, так что он переворачивает руку, чтобы Эммалайн было удобнее, пожимает в ответ.
Судя по ее голосу, дела у них совсем плохи: у него больше не получается смотреть в сторону.

Смотреть на Вэнс у него получается еще хуже: она выглядит разбитой. Несчастной. Вымотанной до предела - и дело, видимо, не только в этой кошмарной прогулке в неизвестность, но и последних днях, неделях, месяцах.
Лестрейндж и не припомнит сначала, видел ли ее когда-нибудь такой, но потом перед ним возникает ее лицо шестнадцатилетней давности. Он уже видел на нем такое же выражение - у Слизнорта, после смерти Розье.
Тогда им нелегко пришлось и они приняли, как он считал, наилучшее решение - прекратить общение, пока пустота после потери Эвана не затянется. Этого не произошло, и разлука затянулась куда дольше, чем ожидалось.
На целую жизнь, которую они прожили вдали, отрубив те связи, которые болезненно ныли, напоминая о хогвартских днях. О дружбе.
Наверное, они могут и сейчас сделать что-то подобное: он может сделать вид, что не видит, насколько Эммалайн напугана, и она, без сомнения, справится со всем сама, снова. Это не даст перейти еще одну из границ, которые они постоянно устанавливают и постоянно же нарушают, но у Лестрейнджа есть подозрение, что они ошиблись тогда, в восьмидесятом.
Что нужно было принять последствия своей ошибки, на которую им указал Слизнорт, а не трусливо отказываться от своей вины, потому что все, чего они добились, сделав это, так только того, что потеряли еще и друг друга.

Он тянет Вэнс к себе, и сам тоже подается ближе - сначала это просто желание обнять ее, дать знать, что она не одна - что они вместе, и если уж все обернется совсем плохо, она все равно не будет одна, и что даже умирать куда проще, если рядом есть... кто-то.
Кто-то, заканчивает он мысль, ужасаясь ее простоте и одновременно с этим глубине.
Его кто-то - это Вэнс?
Они в пустыне, изнемогают от жары, но кожа Вэнс кажется еще горячее, когда он касается ее плеча, убирая измызганный шарф. Тонкое платье, облепившее тело, только подчеркивает ее бедра - наверняка на это и был расчет портного, но до сих пор это волновало Лестрейнджа куда меньше, особенно на фоне постоянной необходимости что-то решать, что-то делать, искать способы выполнить приказ Хель.
Сейчас это становится второстепенным: да чего уж там, он может признать, что от них - от него - больше ничего не зависит. Убар либо откроется им, либо нет - а сейчас что они еще могут сделать?
- Мы можем тут умереть, - как о само собой разумеющемся, говорит Лестрейндж, продолжая вести свободной рукой по спине Вэнс. Его занимает проступающая под тканью застежка белья - удивительно, но белье Вэнс сейчас по увлекательности сравнимо с загадкой Убара. Раньше, кажется, его такие вещи не занимали.
- Хель вполне могла отправить нас на смерть, посчитав угрозой. Без магии, оказавшись в зоне магической аномалии, мы беспомощны, - продолжает он свою мысль. - И все будет кончено здесь. С нами.

Слова Вэнс накатывают приливной волной - он слышит их через одно, куда больше вслушиваясь в интонации, в голос, а не в смысл, хотя и смысл до Лестрейнджа доходит, случайно или нет, совпадая с тем, что он хочет слышать.
Он, наверное, тоже ни о чем не жалеет - уж точно не том, что находится сейчас здесь, на другом континенте. Из того, что произошло с ним после Азкабана, он вообще ни о чем не жалеет - даже призрачная, обернувшаяся, быть может, концом, надежда на воссоединение всех троих, стоит многого, а что уж говорить о Литературном клубе, о том, что он почти договорился об амнистии...
Ему не в чем себе упрекнуть в отношении важнейшего, он делал все, что мог, для рода - убивал, лгал, договаривался, искал возможности. Шел по головам - Эммалайн, Дрейк, Яэль, теперь эта Тварь, играющая с ними как кошка с мышью.
И если что-то и заслуживает упрека, так это то, что сейчас он так отчаянно хочет жить, так не хочет примириться с тем, что это окончание всего, что цепляется за любое проявление жизни, цепляется за Вэнс, которая, должно быть, платит по тем же долгам, что и он.
Утерянного не возвратишь, и если в этом урок, который Тварь хотела им дать, заманив в пустыню лживой надеждой на возвращение Розье, то она ошиблась, потому что кое-что можно вернуть.
Даже если совсем ненадолго.

Голос Вэнс раздается совсем близко - они совсем близко, и на этот раз нет в этом никакой необходимости, кроме желания этой близости, которая всегда удавалась им лучше, чем казалось на первый взгляд. Еще хогвартских времен, зависимость от мнения другого - в глазах Эммалайн ему всегда хотелось быть немного лучше, умнее, храбрее - и соревновательность, трансформировавшая в полноценное партнерство после того, как они выбрали путь совместной работы над лабораторными и домашним заданием, не разделяют их, а напротив, связывают, причем куда сильнее, чем они признавали.
Например, еще и этим - на этом уровне, уровне физики.
Это даже не вина того, второго - он все еще с трудом называет чужака по имени - потому что чужак сейчас молчит, и чужак хочет другого, не Вэнс.  Чужак хочет Эйлинед, но Эйлинед тоже отмалчивается, не принимая участия в происходящем - и это неожиданное ощущение, что они наедине - друг с другом, со смертью, с реальной перспективой того, что это финал их истории - придает Лестрейнджу решимости на этот раз не откладывать.
Нелепо - но второго раза может и не быть, и это действует на него не хуже, чем поцелуй Эммалайн, сначала осторожный, почти формальный, если бы он вообще разбирался в таких нюансах, но быстро перерастающий во что-то другое.

Под брезентом не особенно развернешься, от жары одежда липнет, не желая отдираться от тела. Прикосновения будто плавят кожу, раскаленный воздух не дает вздохнуть - но все это делает происходящее ярче.
Он не то чтобы никогда не думал об Эммалайн в этом ключе - Мерлин, у него было четырнадцать лет одиночного режима - но никогда не думал, что они в самом деле окажутся в подобной ситуации, а если и окажутся, что уж точно не так: не у драккла на куличках, не на пороге возможной смерти, по уши в песке, потные, обрученные, идущие на все ради приманки, обещания несбыточного.
Лестрейндж даже не стягивает с Вэнс платье - тискает ее, как будто хочет запомнить наощупь, укладывая на халаты, наваливается сверху, отвечая на поцелуй, целуя в ответ, просто вдыхая ее запах, чувствуя ее тело. Хорошо бы не спешить - тут, если уж на то пошло, все время мира в их распоряжении - но не спешить у него не выходит, разве что когда ремень цепляется за шлицу, и это притормаживает его, заставляет отвлечься, спустить обе руки к ремню, практически выдирая шлицу из пояса, придавливая Вэнс собой, отпуская ее бедра.

Что-то такое, видимо, всегда было, потому что действуют они весьма собрано, не мешая друг другу, а наоборот, и он перехватывает трусы Вэнс, когда у нее не хватает длины руки, сдергивает их еще ниже, через ее обожженые колени, вниз, пока они не повисают на одной щиколотке символом падения так долго и тщательно хранимых моральных принципов.
Принципы, впрочем, мало кого сейчас беспокоят - в пустыне не до принципов, так оно все и работает. И все работает даже еще лучше, и совсем короткая мысль о Рудольфусе появляется и исчезает, потому что - ну при чем тут вообще Рудольфус, при чем тут любой из тех, оставшихся в Англии, когда есть Эммалайн, и тело Эммалайн, и ее жаркий выдох на его коже, и ее зубы, и стон, который может означать все, что угодно, и который, кто бы мог подумать, издает Эммалайн Вэнс, и все это, конечно, уже  необратимо, зато обратно-поступательно, и дальше становится хорошо.
Наверное, ей жестко. Определенно, жарко. И утащенный с джипов брезент ссаживает кожу не хуже атакующих чар, но они оба научены опытом и знают, чем чревато откладывать до более комфортных условий.

Помогая, Эммалайн приподнимает бедра, подается навстречу - как будто всего остального недостаточно, чтобы дать ему понять, что она хочет того же. Лестрейндж опирается на локоть, меняя угол, стискивает зубы, потому что вот так еще лучше, еще глубже. Снова пытается притормозить, дать Вэнс возможность освоиться, если ей это нужно, задать правильный ритм - но это легче подумать, чем сделать, и сейчас не тот случай, чтобы в самом деле вспоминать даты гоблинских восстаний, у него в голове пусто и жарко, как будто солнце высушило его и внутри и снаружи.
Его - но не Вэнс, потому что у Вэнс влажные губы, соленые от слез отчаяния, и там, внизу, она тоже влажная, и жаркая, жарче, чем пустыня, наверное.
Ладно, ловит Лестрейндж в такт собственным движениями, концентрируясь на этом простом слове: лад-но.
Это не уступка - какие уж тут уступки, и если Эммалайн сейчас решит прекратить, вряд ли он даст это сделать - это констатация факта.
Сейчас нелепо вспоминать все те причины, которые мешали раньше - да и не до того, когда Вэнс снова ерзает под ним, но не пытаясь высвободиться, а наоборот, обхватывая его крепче, касаясь коленом его колена
Он ловит ее под колено, напоминая себе, что нельзя сжимать, что ожог, и все равно сжимает, проезжается ладонью выше, по бедру, не то гладит, не то сжимает, продолжая вколачиваться в Вэнс, с трудом поддерживая ранее заданный ритм. Вдыхая раскаленный воздух, Лестрейндж быстро сдается: это не занятие любовью, это что-то другое, намного более важное.
Может быть, занятие дружбой, кто сейчас разберет.
Нет места мыслям о том, что он должен, он вообще сейчас не уверен, что может точно сказать, где заканчивается он и начинается она - пустыня спаяла их в своем тигле, превратила в единое существо, зверя о двух спинах - и все эти попытки не торопиться, быть аккуратнее, нежнее теряют свой смысл, потому что он перестает понимать, для чего это, потому что есть только чистый, животный восторг, в котором нет места для какого-либо разделения.
Только движение, и с каждым рывком с него слетает все выморочные ограничения, которых было так много и которые были такими пустыми. С каждым рывком он выдыхает - рвано, жарко, - и ловит такие же рваные вздохи Эммалайн, и все эти звуки, что она издает, и каждое ее движение навстречу.

Он упорно молчит, глотает желание не то застонать, не то зарычать, не то издать хоть какое-то связное восклицание, потому что и так балансирует на грани, но и этого мало: вскрик Вэнс будто отпускает до отказа взведенную пружину у него внутри, и она обхватывает его, открываясь полностью, и, читая в ее зрачках то же самое, что происходит сейчас с ним самим, Лестрейндж перестает сдерживаться: в ответ на ее вскрик, он делает еще несколько движений, вперед и вверх, глядя в ее запрокинутое лицо, а потом его сносит собственная песчаная буря, бросая на тело Эммалайн - в тело Эммалайн, - лишая остатков сомнений.
Кончая, вжимая локоть в брезент под ними, уже занесенный тонким слоем песка, Лестрейндж опускает голову все ниже, пока не утыкается лбом в висок Вэнс, медленно, едва ли не по одному пальцу разжимает хватку на ее бедрах, вспоминает, что у него есть руки, ноги. Вспоминает, что он - отдельное существо, и что он может откатиться, сдвинуться с Эммалайн, перестав придавливать ее, мешая дышать.
И только потом, все так же медленно, отпускает ее, откатывается набок, прикрывая глаза от слепящего даже через их импровизированный навес глаза солнца.
Пот на груди мгновенно высыхает, реальность накатывает неотвратимостью совсем иного рода.
Чувствуя себя слишком изменившимся - если это вообще то слово - Лестрейндж нехотя садится, подтягивая штаны на место, без сожаления откидывает в сторону треснувшие очки - он даже не заметил, когда они попались под руку, или они попались под руку Эммалайн, оглядывается на Вэнс.
Надо что-то сказать. Может быть, что-то легкое, или, напротив, что-то очень серьезное - но у него восхитительно пустая голова и восхитительное чувство, что ему на все наплевать.
Нет даже желания выяснять, повторят ли они еще хоть раз - или что это вообще на них нашло.

Находя бутылку, он снова пьет, передает ее Эммалайн, снова задерживается на ней взглядом, пытается улыбнуться, не особенно уверенный, что ему нужно делать, нужно ли делать вообще хоть что-то.
- Я думал, те двое не пропустят момент, - делится он соображениями, выбирая не самую нейтральную тему, но и не желая делать вид, что то, что между ними сейчас произошло, в порядке вещей или не достойно внимания.
Достойно.
Достойно, мать его, но он обдумает это позже, в Англии. Если будет это самое позже.
- Попробуй зеркало снова. Может, - Лестрейндж чует что-то не то в своих словах - как будто то, что он собирался сказать, может обесценить эту потрясающую пустоту и свободу, поэтому быстро исправляется, - мы прошли достаточно, чтобы зеркало заработало. Ты чувствуешь их? Я - нет.
Он чувствует только себя. Вэнс. Их смешанный запах.

Короткая иллюзия того, что он полон сил, быстро проходит, сменяясь удовлетворенной апатией.
Проклятое солнце не сдвинулось ни на дюйм.
Лестрейндж укладывается на бок, прижимая к себе спиной Вэнс - как ни удивительно, теперь ему хочется постоянно чувствовать ее рядом, чувствовать ее тело, как будто этот почти случайный секс запустил какой-то механизм, отвечающий за эту потребность - чувствуя предплечьем с мертвой меткой мягкость ее груди, закрывает глаза, уверенный, что не сможет уснуть, только не сегодня, не в этот день, полный невероятного.
Черный верблюд неторопливо разворачивается и движется в сторону бархана, под которым расположились маги.
Его копыта оставляют глубокие следы на неровном ландшафте пустыни, тут же заметаемые песком.
Добравшись до места стоянки, он опускается на покрытые жесткой коркой колени, ждет.
Пустыня для него подобна раскрытой книге, подробной карте, через которую проложен один-единственный верный маршрут, известный ему.
Он ходит этим маршрутом вечность под этим замершим солнцем, и будет ходить такую же вечность, и те, кто идут с ним, редко добираются до места назначения, но еще реже возвращаются обратно.