1995: Voldemort rises! Can you believe in that? |
Добро пожаловать на литературную форумную ролевую игру по произведениям Джоан Роулинг «Гарри Поттер».
Название ролевого проекта: RISE Рейтинг: R Система игры: эпизодическая Время действия: 1996 год Возрождение Тёмного Лорда. |
КОЛОНКА НОВОСТЕЙ
|
Очередность постов в сюжетных эпизодах |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » 1995: Voldemort rises! Can you believe in that? » Март-апрель 1996 года » For a Few Galeones More (26 марта 1996)
Название эпизода: For a Few Galeones More
Дата и время: 26 марта 1996 года, после посещения лавки мастера Бодрига Косого
Участники: Беллатриса и Рабастан Лестрейнджи
Сторожка на земле Риддлов, которую несчастные и гонимые Лестрейнджи используют для жизни.
Выслушав всё, что Рабастан имеет ей ответить, Беллатриса нервно хихикает, оглядывая кухню на предмет, куда бы опереться. Стулья за столом уже вызывают неприятную ассоциацию, а подоконник слишком узкий, чтобы там разместиться. Плита не кажется привлекательной, и она обходит стол, оказываясь с той же стороны, что и деверь. Безо всяких задних мыслей, конечно же.
— А мог бы и постараться, чтобы мне было комфортно. Потому что я найду, что поесть, если захочу. И найду, где согреться, — это звучит двусмысленно, и Беллатриса ненадолго замолкает, не разжигая ссору и обдумывая дальнейшие слова. Плита с её конфорками не кажется удобной, поэтому она опирается о тумбочку рядом с мойкой за спиной Рабастана, поправляет сползающий ворот халата.
По хорошему, его стоило бы перезавязать, но это было бы совсем некстати.
Поступившее предложение не кажется неожиданным. Именно чего-то такого она и ожидала от Рабастана.
"Мне не понравится то, что ты читаешь" — плохо.
— Я бы послушала, если это что-то интересное, — дипломатично закладывает она и мысленно хвалит себя за гибкость, — вряд ли такое найдёшь в коттедже.
Но день полон сюрпризов. Может, Лестрейндж тоже.
— Звучит как шантаж, — задумчиво говорит Беллатриса. Подумать только, даже к развлечениям у него есть куча условий. Когда первое возмущение, вызванное тем, что ей снова нужно придумать занятие, и что он сплавляет эту ответственность за совместную деятельность на неё, она понимает, что и впрямь не представляет, как её можно развлечь.
— Что ты сделаешь, если я продолжу сидеть с мокрой головой? — она игриво упирается босой ступнёй в перекладину табурета впереди. И снова это выглядит не так, как следовало бы.
— Просто признайся, ты хочешь посмотреть, как я расчёсываю волосы, — подначивает она, садиться на тумбочку совсем — выходит не с первой попытки и не очень грациозно, потому что сил подтянуться на нужную высоту не хватает.
Она приманивает расчёску откуда-то из комнат, вызывает палочкой струю тёплого воздуха. На самом деле предложение высушить волосы не такое уж и скверное, потому что спутанные кудри раздирать куда как сложнее.
— Кухня не подходит для того, чтобы заняться, чем я хочу, — пробует Беллатриса уйти от ответственности, проклинает себя за двусмысленность, но прежде чем пояснить, выдерживает паузу. Пусть Рабастан думает, что хочет, раз уж у неё сорвалось с языка, — я имею в виду, что, например, потанцевать здесь нельзя. Можем читать по очереди, если придумаешь что.
Беллатриса упирается босой ногой в перекладину табурета, влезает на тумбочку - как будто собирается торчать на этой кухне вечность.
Лестрейндж разворачивается к ней полностью, выжидая - может, она сейчас взбеленится из-за шантажа, а может, придумает в самом деле отличное развлечение.
На последнее надежды мало.
- Высушу тебе волосы сам? - звучит так, как будто он спрашивает, и, кажется, это ответ, который не нравится никому из них. Смутно, Рабастан знает, что она хотела бы услышать - ну или что ей было бы привычно услышать: что он бы заставил ее и все такое прочее. Но у них перемирие, и если ей хочется дерзить и шутить - пусть себе дерзит и шутит, от него не убудет.
Расчесывает волосы она не так чтобы особенно увлекательно - по крайней мере, смотреть на это кажется ему сомнительным удовольствием. Лестрейндж и так, и эдак прикидывает, что в этом такого особенного, что на это действительно стоило бы смотреть, тратя время, но не особенно впечатлен: вот даже ее костлявое колено, выглядывающее из расходящегося халата, и то интереснее.
Моргая, он оставляет без ответа выпад про кухню, но при упоминании танцев его прямо-таки передергивает:
- Я плохо танцую, - на всякий случай предупреждает Лестрейндж, надеясь, что мысль о танцах в ней не задержится. - Читаю намного лучше.
Но она в самом деле расчесывается, подсушивая голову, и не забраковала идею с чтением с первых слов. По их меркам, это огромный компромисс.
- Здесь есть "Ежедневный Пророк" за девяносто пятый, я еще не все дочитал, только ознакомился с заголовками. Хочешь, почитаем его? Будем искать знакомые имена, все такое. В Хогвартсе проводился Турнир трех волшебников, были студенты из Шармбатона и Дурмстранга.
Странно говорить о том, что происходило в прошлом году так, как будто их отделяет от этих событий целая вечность - пока в Хогвартсе приветствовали учеников других школ, они с Беллатрисой гнили в Азкабане, и при этой мысли Лестрейндж задается вопросом, а смогут ли они в принципе влиться в то, что происходит в магической Британии, или так и обречены стоять за невидимой чертой, отделенные Меткой и собственными преступлениями. Не то чтобы о них не пишут - пишут, конечно, но это совсем другое: не в таком контексте он хотел бы увидеть свое имя в "Пророке".
- Или, слушай, хочешь, прочитаем все, что пишут о нашем побеге? Питер отложил эти номера отдельно, и там не только "Пророк"... Наверняка этот повод использовали, чтобы перетряхнуть все старые детали - давай? Тебе понравится, правда. Только посмотри!..
Примерно представляя, куда он сгреб еще не подробно прочитанное, Лестрейндж приманивает несколько стопок вниз, и глянцевые журналы вперемешку с тонкими газетными разворотами грузно валятся на кухонный стол.
- Правда, посмотри - вот тут они нашли наши старые колдо...
Найти старые колдо - не Мерлин знает, какое достижение, но это лучше, чем те ориентировки, которыми обклеили Косой авроры. К тому же сейчас, спустя полгода с лишком на свободе, Рабастан хотел бы думать, что куда больше похож на себя прежнего - хотя это, конечно, не так.
Он придирчиво разглаживает разворот, с которого надменно смотрит Беллатриса - до-азкабанская, в каком-то вычурном платье, чересчур открытом, наверняка не одобряемом Рудольфусом.
- Не помнишь, это ты где? - это не совсем чтение вслух, да что там, совсем не оно, но ему в самом деле было интересно, где сделано это колдо, еще когда он бегло просматривал публикации.
"Пророк" кажется невероятно скучным чтивом, но лучшей альтернативой каким-нибудь гоблинским восстаниям. Было бы очень поучительно, с учётом его недовольства её намерением убить артефактолога.
Теперь очередь Беллатрисы старательно изображать интерес: даже гороскоп в одном из глянцевых журналов был бы интереснее, но им противопоказаны любые аллюзии на гадания.
Почти закончив с волосами она откладывает в сторону расческу. Поток воздуха из палочки заставляет её волосы взлетать неакуратными потоками, а когда она наклоняется ближе к газете, треплет листы.
Смотреть на старые колдографии больнее, чем смотреться в зеркало. Она выглядит значительно хуже: потрепанее, старее, болезненее. Но в голосе Рабастана интерес, куда более искренний, чем когда они говорили о картах, и Беллатриса морщит лоб, вспоминая.
— Я не помню. На мне перчатки, скорее всего, у меня уже была метка, а ещё я уже явно не беременна, значит, колдо свежее. Относительно. Это не может быть министерское мероприятие, Рудольфус меня туда не брал. Скорее всего какой-то приём у Макнейров. Его жена, вроде бы, и тогда была журналисткой. Кажется, поэтому там были репортёры. Благотворительный вечер, думаю. Сбор средств. Под видом помощи пострадавшим от очередного нападения, но на самом деле наоборот.
Беллатриса пересекается взглядом с собой на газетном развороте. Это не портрет, но даже здесь видно, что Беллатриса на колдо не имеет понятия, с чем ей придётся столкнуться.
— Давай лучше турнир, если кроме газет нет альтернатив. Наверняка там есть что-то про Барти — как пресса отреагировала на то, что под личиной матерого аврора был пожиратель?
Отредактировано Bellatrix Lestrange (3 декабря, 2018г. 11:43)
Беллатриса смотрит на саму себя и даже отвечает, но что-то подсказывает Лестрейнджу, что это разглядывание ей не по душе - не то потому что ответ, хоть и подробен, достаточно сух, не то потому что она довольно скоро переводит тему.
Не без сожаления он закрывает разворот, просматривает несколько предыдущих номеров.
- Да, про Барти писали, сейчас я найду... Хотя не слишком много и не особенно подробно. Ну, знаешь, наверное, не слишком хотелось подробно освещать то, что почти год в Хогвартсе находился беглый преступник, да еще под видом Грюма...
Рабастану нравится эта история. Не Барти - даже информация о том, что чокнутый Крауч перед своей смертью не был настоящим Краучем, не может примирить Лестрейнджа с тем временем, когда Барти то кашлял, то рыдал, то пел колыбельные в своей камере, сводя с ума - а история в целом. Он предпочел бы, чтобы Грюм в итоге тоже помер - проклятый Аластор Грюм, убийца Эвана, ушедший от возмездия - но нельзя получить все и сразу, так что ему нравится и то, что отставной аврор почти год просидел в собственном сундуке. Очень, как считает Рабастан, поучительно - сундук, конечно, не Азкабан, но тоже удовольствия мало.
- Так, тут про сам Турнир, довольно интересно, если честно - есть свежее колдо Каркарова, краткая справка о том, как развивалась его биография после оправдания, - это тоже интересная история, но Рабастан просмотрел ее мельком, потому что, как бы там ни было, Игоря довольно быстро нашли и убили, так что его опыт побега едва ли достоин рассматриваться, разве что в рамках попытки найти, где тот ошибся. - Сначала о Турнире очень много писала Рита Скитер - не думаю, что она подходила к вопросу объективно, но ты бы видела ее подачу материала: уверен, если бы Ранкорн договорился о предвыборных публикациях с ней, кресло Министра Магии принадлежало бы ему... Так вот, потом она почему-то потеряла интерес к самому Турниру или что-то еще, но зато о Барти написала более чем подробно... Вот, здесь.
Он наконец-то находит нужный номер и перестает болтать - немного пододвигается, чтобы Беллатрисе было лучше видно, подтаскивает соседний табурет к своему, если она захочет сесть.
Здесь тоже достаточно колдографий - и Крауча, и Грюма, причем как совсем давних, до-азкабанских, так и относительно свежих. Не без мстительного удовлетворения Лестрейндж отмечает, что Грюм даже без всякого заключения выглядит весьма потрепанным. Сумасшедшим. Не мертвым, но и не цветущим.
Знать, что Барти был жив, после того, как все видели, ка его тело выносят из камеры, и осознавать это — разные вещи. О подвигах Крауча не был наслышан разве что глухой. Каждый в Ставке знал, что именно сделал он для Милорда, косвенно — для их же освобождения из тюрьмы, и тем не менее, Беллатриса помнила только молодого, неопытного мальчика, которого легко было уболтать на предательство отца, которому приятно было посылать нежные, почти материнские, улыбки, который на проверку оказался слабее, чем она и не вынес жутких условий Азкабана.
Жаль, что в газетах пишут мало. Беллатриса не говорит этого, но взглянуть на колдо Барти перед поцелуем — это и в правду было бы интересно. Может, тогда бы истории о нём перестали для неё быть чем-то вроде сказки и стали бы принятой реальностью.
— Мне никогда не нравился Каркаров, — беспечно сообщает Беллатриса, почти восхищаясь тем, как ловко Рабастан пробегает глазами по страницам, отыскивая нужную. Наверняка, он всё прочитал перед этим. Чтобы впечатлить её. Лестрейндж не настолько самовлюблённая, чтобы в это поверить, но зрелище, когда Рабастан занимается чем-то интересным для себя, оказывается приятным.
— Похотливый дурмстранговец. Наверняка ушёл в преподавание, чтобы самоутверждаться за счёт студентов. Его эго так и прёт. И если у Долохова хотя бы есть свой шарм, с Игорем откровенно неприятно общаться. Было, — обсуждать Каркарова, и уж тем более Долохова, Беллатрисе не хочется. Рабастан, конечно, не ревнивец Рудольфус, но хорошего всё равно мало. Она прищуривается, показывая этот предупредительный знак, чтобы он понял: она не будет развивать эту тему.
Куда проще подхватить новую.
— Оу. Скитер. Надо же, я помню, чей это псевдоним. Она начала писать ещё в школе, и у неё отлично получалось. Она полукровка, поэтому я не особенно следила за её карьерой после школы. Но как журналистка, она быстро пробилась. И обрела скандальную известность. Надо почитать, что она писала перед уходом, может, задела чью-то ранимую душонку и от неё откупились. Или пригрозили. Или и то и другое, — упоминание бывшей однокурсницы напоминает Беллатрисе о школьных годах в целом. То ли с возрастом она становится слишком склонной к ностальгии, то ли годы несовершеннолетия и впрямь оказались самыми приятными — воспоминания бодрят. Она переводит взгляд на Рабастана, не потерял ли он нить разговора. Раньше все разговоры о её обучении в школе сводились только к тому, что там она познакомилась с Рудольфусом, и она торопливо объясняет происходящее, — мы одногодки. Учились на одном курсе, и обе на Слизерине. У нас кровати рядом стояли.
Неприлично мало задумываясь, Беллатриса спрыгивает с облюбованного места, пересаживаясь на табурет. Халат уже приходится придерживать рукой, чтобы он не расползался совсем уж приглашающе, а стоят стулья недостаточно далеко, чтобы она не касалась коленом бедра Рабастана, чтобы не задевать его волосами каждый раз, когда она хочет заглянуть на дальнюю страницу "Пророка".
— Ну хоть дед выглядит отвратительно. Если его убить, получится самое страшное в мире чучело, — почти со злостью, говорит Беллатриса, как будто бы человек на колдо может услышать её оскорбления.
- Гм, - реагирует Лестрейндж на то, что Беллатриса отмечает какой-то там шарм Долохова - что, интересно, она имеет в виду. Как далеко зашло все это с шармом, чем бы он там ни был. Не особенно, конечно, ведь кольцо до сих пор подчеркивало безукоризненность поведения леди Лестрейндж, но шарм, шарм!..
Ему сразу как-то не хочется говорить заодно и о Каркарове, хотя он-то прочел статью о нем и знает, что тот не просто ушел в преподавание, а еще и заделался директором Дурмстранга - есть все же жизнь после Метки, после обвинения. Стоит лишь получить официальное оправдание - и можно хоть в профессора податься, хоть куда.
Лестрейндж, который, разумеется, никогда не думал о себе как о профессоре - он не уверен, что ему по вкусу придется целый класс детей, далеко не все из которых способны усвоить материал с первого прочтения - все же впечатлен тем, как сложилась жизнь Каркарова после восемьдесят первого, но с Беллатрисой об этом не поговоришь.
Он слегка отодвигается от ее острого колена, почти против воли заглядывая в запах ее слишком большого халата - хоть бы корсет под него надела или что там у нее обычно под платьем.
- Ничего интересного она не писала - про участников Турнира, - с трудом возвращаясь к теме беседы, роняет Лестрейндж, переводя взгляд на разложенные перед ними газеты, хранящие следы не слишком аккуратного обращения. - Про всех, но больше всего про Гарри Поттера.
Имя падает на стол как голыш - имя того, кто, если верить слухам, уничтожил все, чего они достигли к восемьдесят первому.
Это бред, считает Рабастан - ребенок просто не способен на это.
Это бред - однако четырнадцать лет в Азкабане он провел именно потому, что поверил - или потому что поверила Беллатриса.
Он снова смотрит на свояченицу, но это не та тема, которую ему хочется поднимать.
- У нее и сейчас отлично получается, если хочешь знать мое мнение, - чопорно реагирует он на характеристику, данную Беллатрисой Рите Скитер. - Вы дружили?
Одногодки, кровати рядом - Беллатриса пытается намекнуть, что в школе дружила с полукровкой Ритой?
- А потом? Поссорились? - у его интереса есть основание - еще зыбкое, едва сформировавшееся - но есть.
Имя Поттера неприятно режет слух. Беллатриса дёргает головой, как собака, которую муха кусает в ухо, стряхивает с себя имя мальчишки, как воду. Странно думать о том, что Милорда смог победить младенец, она не верила в это до последнего, и то, что после своего воскрешения, Повелитель не стал опровергать этого, но и подтвердил, перед всеми, кто был на свободе и на кладбище в ту ночь, наводило на мысли, которые лучше не думать.
Реальность Беллатрисы, наполненная Тварью, аврорами и собственным супругом не даёт ей бояться какого-то мальчишки.
Вероятно, они оба не хотят обсуждать его, потому имя Поттера растворяется, как будто и не звучало на кухне.
Зато Скитер, как бы парадоксально это не звучало, оказывается приятной нейтральной темой для обсуждения. Лестрейнджу неоткуда бы знать журналистку, а Бриджит Уотерс не та, кого беглая преступница Азкабана боялась бы скомпрометировать.
Если уж на то пошло, Беллатриса всё ещё считает, что дружба с полукровкой компрометирует её.
— Мы не дружили, — подчёркнуто беспечно отвечает она на вопрос, но отводит взгляд в сторону, как если бы пыталась соврать. Несмотря на общительность у Беллатрисы Блэк, да и Лестрейндж в последствии, не очень-то ладилось с дружбой. Хотя за многие годы ей вполне успешно удалось убедить себя в том, что сестры вполне достаточно.
Семья на первом месте, в конце концов.
— Мы не ссорились. Просто общались только в школе. Писать письма однокурснице — нелепо до невозможности. И уж тем более искать встречи с полукровкой. Это просто было взаимовыгодное сотрудничество. Я у не списывала и, — Беллатриса облизывает губы. Вряд ли Рабастану будет интересно слушать девчачьи сплетни, — в основном списывала. В последний раз мне пришлось о ней вспомнить, когда из дома сбежала Андромеда — она только-только, кажется, начинала, работать в "Пророке", но уже обрела сравнительную известность. Правда, прессой тогда занимался отец, — ещё и потому, что Нарцисса отправилась путешествовать. Рабастану это неизвестно, но, Беллатриса улыбается. В итоге скандальной славы ей досталось больше двух младших сестёр вместе взятых.
— Предлагаешь выкрасть, раз уж твою бывшую однокурсницу мы дома держим? — подшучивает Беллатриса. Цепочка ассоциаций — ещё одна женщина, с которой Рудольфус сможет ей изменять, отравляет иронию, но она всё равно улыбается. Рабастан ясно дал ей понять, что её заскоки по поводу ревности волнуют его только пока она угрожает Эммалайн.
- А, - говорит он, продолжая разглаживать газеты. Подтверждая, что услышал - и слушал внимательнее, чем Беллатриса может себе представить. Кажется, припоминает Рабастан, он встречал это имя - имя Риты Скитер - под некоторыми статьями, изобилующими кровавыми подробностями о тех домах по Знаком Мрака, выпущенном при уходе. Определенно, она выработала особый стиль, набила, должно быть, руку.
Вот откуда эта яркость и внимание к деталям, которых полно в описании Турнира.
Шутка Беллатрисы воспринимается им совсем не как шутка.
Он снова смотрит на свояченицу, на сей раз игнорируя ее постоянно норовящий разъехаться ворот халата и высохшие и растрепанные волосы, придающие ей достаточно нелепый и забавный вид.
- Нет, не выкрасть, - медленно говорит он, постепенно ухватывая свою идею прямо из воздуха. - Не выкрасть, если ты, конечно, не хочешь по каким-то причинам каждый час получать собственный информационный листок - а чем еще журналистка в плену может заниматься?
Чем в плену занимается Эммалайн - понятно. Регулярно штопает дырки, проделанные в них аврорами, до того устраняла последствия азкабанского курорта, ставит интересные эксперименты, иногда, как выяснилось, думает он с горечью, от которой себя отучает, спит с его братом. Чем будет заниматься Рита Скитер, случись ей оказаться в таком же положении, Лестрейндж не знает. Брать у них интервью? По кругу, переходя от последнего к первому?
- Не выкрасть, но... Помнишь, в октябре, в Ставке, Долохов говорил об информационной войне - жена Макнейра оказалась скомпрометирована, с той журналисткой, которая писала о Ранкорне, что-то не выгорело, последним был Дрейк, но он писал в целом, копался в прошлом, а нам нужно формировать ситуацию сейчас, так? Эта Рита - она тебя знает, вы, - он проглатывает слово "дружили" и мучительно подбирает другое, - ладили. Насколько она падка до эксклюзива, чтобы сотрудничать? Она любит сенсации, так? Что еще? Золото?
Пока Беллатриса думает, как пошутить смешнее, выясняется. что он её слушал. Она чуть было не уверилась в обратном, но, в конце концов, не ей говорить об опыте внимательности со стороны мужчин.
— Если моя голова захочет лопнуть об информации, я обращусь к тебе, — продолжает она в шутливом тоне, но, постепенно, план Рабастана до неё доходит.
То, что он придумал его только что, ясно как день, но удивляет скорее его способность к импровизации, которую Беллатриса считает скорее своим коньком.
— Рита если не ферзь в информационной войне, то ладья, — демонстрирует Беллатриса блестящие познания в магических шахматах, — было бы неплохо сотрудничать с ней.
Она соглашается, с доводами Рабастана, задумывается, но не зависает — чтобы он не думал, думать быстро она умеет.
— Золото, да, любой журналист любит золото. Но от Бриджит — Риты — у меня сложилось впечатление, что она любит внимание. Она не глуха к материальной стороне вопроса, но скорее обрадуется дорогому подарку, чем денежному эквиваленту. Я могу ошибаться, конечно.
Беллатриса смотрит на школьную дружбу с другого ракурса, и получает для себя принципиально новую характеристику Риты.
— Я думаю, ей нравится выглядеть дороже, чем она есть. Стоить чего-то. Не уверена, комплекс ли это всех полукровок на Слизерине, но со многими он, кажется, работает, — она по-деловому оживляется, неосознанно дёргает халат, прикрываясь сильнее, чтобы выглядеть серьёзнее.
— Как минимум, ей будет лестно внимание. Она достаточно смелая, чтобы не умереть от испуга, если кто-то из нас — например я — окажется у неё на пороге. Вряд ли вызовет авроров сразу же, в первую секунду, как только поймёт, кто перед ней. Потом будет поздновато. Если послать к ней кого-то под обороткой или третье лицо, скорее всего выкрутиться, и мы окажемся в накладе. Даже если она потом поплатится, проблем доставит. Но если кто-то из беглых преступников явится лично, думаю, ей польстит.
А кому не нравится выглядеть дороже, думает Рабастан, вспоминая те минуты, которые провел в облике Рудольфуса, ломая перед леди Мейер комедию. В какой-то момент, он уверен, она поверила - поверила и атаковала, а затем утащила добычу к себя, а не прикончила на месте, потому что у него получилось. Потому что она думала, что заполучила Рудольфуса.
Ну что же, ей не повезло - им всем не повезло, но ей, наверное, больше всех.
Кому не нравится выглядеть дороже - и то, что он сейчас в этой мантии, наскоро переделанной чарами из той мантии брата, что оказалась получше прочих, и то, что он прямо заглядывает Беллатрисе в распахнутый халат, и что в данный момент именно он представляет главу рода, подтверждает этот простой тезис, поэтому Лестрейндж понимающе кивает, запоминая эту характеристику, данную Беллатрисой ее бывшей школьной приятельнице.
А вот дальнейший ход ее мыслей столько понимания в нем не вызывает.
- И насколько ей это польстит? - уточняюще спрашивает Рабастан, отодвигая газеты. - В сравнении с возможностью самой оказаться на первой полосе, если нас поймают в ее доме?
Он прямо говорит "нас" - во-первых, потому что одну он Беллатрису отпустит разве что в спальню, а во-вторых, потому что больше ни с кем делиться перспективой завербовать состряпавшую себе пусть и скандальную, но репутацию журналистку не собирается. Они с Беллатрисой и так приложили достаточно усилий, чтобы отсутствие Рудольфуса не так сильно бросалось в глаза, как могло бы - ни к чему отдавать возможность отличиться.
- К тому же, как бы ей не льстило наше появление, нам все равно придется ей что-то пообещать.
Пообещать - не значит исполнить обещание, все так, но если они ориентированы на деловое и длительное сотрудничество, обязательства все же стоит выполнять.
Замечание Рабастана уместно, и сначала Беллатриса нервно дёргает губой в сторону, реагируя на него. Ей кажется, что она права, но с деверем не получается продавливать свою линию, приходится искать компромиссы. Даже в обсуждении бывшей однокурсницы, о которой речи не шло, пока им не пришлось на ночь глядя листать "Пророк".
— Нас не поймают, — наконец говорит она, и понимает, что мыслить как фанатичная последовательница намного легче, чем мыслить здраво, — в смысле, Уотерс не будет строить иллюзий на этот счёт. Нас не поймали много где — мы держали в плену Скримджера, а он опытный боевик. Бриджит не станет вызывать авроров — ни одна журналистка не настолько чокнутая, чтобы хотеть оказаться на первой полосе ценой своей жизни. Она ведь понимает, что умрёт, если у нас не будет путей к отступлению.
Беллатриса задумчиво накручивает волосы на палец, доводит мысль до конца. Сначала в голове — потом вслух.
— Если её предупредить, да, возможно засада. Но, как мне кажется, никто всерьёз кроме аврората и, может быть, друзей Дамблдора, к которым она, судя по тому, что её статьи тебе понравились, не принадлежит. По крайней мере, давно, когда мы общались, предпосылок к этому не было. Так вот, никто, кроме этой категории людей не думает, что за ними могут прийти.
Она поджимает под себя ногу, разворачивается на табурете к Рабастану, подпирает голову рукой, облокачиваясь на стол.
— Пообещаем, что и всем. Золото, которого у нас не так много. Если она напишет что-то реально стоящее, выпросим в Ставке на неё финансирование. Положение, — она осекается. Признание Риты достойной полукровкой, пост главного редактора, всё это — при условии, что они победит в затянувшейся войне. А они уже не победили один раз. И если у Рудольфуса получается быть убедительным, сейчас с ней сидит Рабастан.
Беллатриса мрачнеет, трёт лоб, заставляя себя думать о Бриджит Уотерс и Рите Скитер, которой она стала. Девочке, которая выпускала свою школьную газету.
— Баст, Баст! — Беллатриса сжимает колено деверя, потом вскакивает со стула, чтобы немного унять внезапный прилив адреналина.
— Рита сейчас пишет для "Пророка". Но, сам посуди, любой более-менее соображающий житель считает эту газету всего лишь кривым зеркалом министерства. Думает, что там говорят лишь то, что угодно министру. Пусть так и будет. Нужно найти средства на новое издание, профинансировать его Рите. Пусть политически нейтрально осветит последние события — раньше, чем о них напишет "Пророк". А когда ей станут доверять, начнём пропаганду.
Ну конечно, думает он. Не поймают.
Нас уже не должны были поймать - тогда, в восемьдесят первом, хочется ему сказать, и чем все кончилось? И не она ли так торопилась забежать на огонек к Лонгботтомам? Не она ли изнывала от нетерпения, сходила с ума от неизвестности?
Не поймают.
Однако идея все равно хороша.
Не ловят же их у Арна - и вряд ли отряд авроров дежурит вокруг дома журналистки, какой бы скандальной и бодропищущей она не была. В словах Беллатрисы есть резон: никто не ждет их у Риты Скитер.
Никто - и больше всего сама Рита
Беллатриса увлеченно предлагает то, что они могли бы пообещать, но быстро мрачнеет - не то заметив его скепсис, не то по своим причинам - однако продолжается это недолго. Он почти зачарованно наблюдает за тем, как к ней приходит идея - может быть, даже Идея - и захвачен этим до такой степени, что не успевает убрать из-под ее руки колено, да что там, вообще едва замечает, как она за него хватается, настолько преображение Беллатрисы выглядит фантастично.
Предложи она ему прямо сейчас снова попытаться убить Скримджера, он бы и то не сразу отказал - вот как она выглядит, полностью во власти своей идеи.
- Ты хочешь перебить ставку "Ежедневного Пророка"? - уточняет Лестрейндж, когда наконец-то возвращает себе способность говорить. - Долохов будет против...
Он вместе с Кэрроу нянчится с этой газетой, как будто без нее Англия рухнет - и Рабастан, несмотря на известный ему настрой Рудольфуса, до сих пор благополучно избегал обострений отношений с Долоховым, предполагая, что ему это выйдет боком и будет стоить куда дороже, чем старшему брату, однако энтузиазм Беллатрисы настолько заразителен, а может, дело в том, что ему, нужно это признать, понравилось представлять в Ставке род, что он изменяет своей обычной осторожности.
- Ладно, к дракклу Долохова и "Пророк". Пообещаем Скитер не просто постоянную рубрику и лавры, а ее собственную газету - авторитетную, получающую эксклюзив, конкурентоспособную. Отличная идея, Белла. Я серьезно - отличная, - он не то что хочет ее хвалить, особенно так, как будто обычно от нее нет толка, но это получается само собой. - Попробую узнать, где она живет - Скитер, я имею в виду - и заглянем к ней, пока...
Пока Рудольфус не может все испортить, хочет он сказать, но вовремя останавливается: сейчас это будет похоже на кощунство.
- Пока новости не протухли.
Беллатриса сомневается, что говорит понятно. Все её идеи обычно оказываются густым комком спутанных мыслей, и когда Рабастан уточняет, что она имеет в виду, Беллатриса кивает, радостно, потому что он её понимает.
Перебить ставку "Ежедневного Пророка", именно так. Устроить переворот в мире магической журналистики.
Столкнуть камень, который потянет за собой лавину.
Она не думала о Долохове, но знает, что он будет против. Отчасти поэтому эта идея и пришла ей в голову. Она ничего не имеет против старого друга отца, но невольно включается в противостояние между ним и Рудольфусом, пусть последний и не способен больше участвовать ни в каком противостоянии. Временно не способен — вынуждена напомнить себе Беллатрикс.
Она может сделать нечто грандиозное. Получить превосходство над всеми в Ставке, заслужить благосклонность Милорда. Рабастан, неожиданно проникшийся её идеей, напоминает, что не она, а они, но Беллатрису это устраивает.
Он не пытается сделать всё сам, оставив её дома, не сбрасывает со счетов.
Она сжимает его плечо, выражая эмоции через привычный тактильный контакт.
— Хорошо. Отлично. Если тебе нужна моя помощь, я помогу, — она задумывается над тем, как выйти на Скитер, но на этот раз оказывается, что стоящих идей у неё нет.
— Наверное, пока мы на хорошей ноте, стоит уйти спать, — принимает волевое решение Беллатриса. Ей не так-то просто даётся соблюдение режима, но сейчас они не ругаются, и вместе пришли к продуктивному решению. Пожалуй, это стоит как-то закрепить.
— Хочешь поспать в кровати... со мной? — пытается она выдвинуть давно вертевшееся в голове предложение как можно более нейтрально.
Он коротко кивает, когда она обещает помощь, даже не дергает плечом под ее очередным прикосновением. Как выйти на Риту Скитер, у него тоже идей нет - разве что попытаться узнать в редакции, но как это сделать, чтобы не привлечь внимание Долохова, он еще не придумал.
- Я подумаю, как нам застать ее врасплох, - обещает Лестрейндж, а потом думает о Фионе Макгрегор - ну в самом деле, может быть, та знает или может узнать, где живет Рита? Только как найти Фиону, если уж на то пошло.
Беллатриса, видимо, все же устала - день выдался неприятно-занимательным, и Рабастан ничуть не против идеи разойтись - особенно на хорошей ноте, как она выражается.
- Доброй ночи.
Он складывает газеты, давая ей возможность уйти первой - чтобы не нервничала из-за того, что они поднимаются вместе, да и с тех пор, как мансарда досталась Эммалайн, он спал на диване в гостиной, которая сейчас занята, а потому собирается остаться на кухне, считая, что это вполне попадает в его обещание не уходить, но Беллатриса его удивляет.
В том числе и тем, что в ее вопросе он не видит ни кокетства, ни попытки соблазнить.
Даже то, как она строит фразу - и после того, как он прямо сказал, что остался не спать с ней - уже намекает, что она имеет в виду что-то другое.
В самом деле, спроси она это со своими обычными ужимками, он бы вскинулся, а так Лестрейндж трезво осмысляет ее вопрос, быстро гася легкое разочарование - сексом от этого предложения даже не пахнет.
Откладывая сложенные газеты, он поднимает голову.
- Тебе так страшно? - спрашивает он первое, что пришло ему в голову, едва он услышал этот вопрос - ну а чем еще можно объяснить ее нежелание оставаться одной? Не в Холле даже, где родовая магия принимает и ее, и ребенка, а здесь, в паре шагов от тела мужа, от Твари, от Эммалайн.
Иногда, даже сейчас, он просыпался в темноте спальни в Хакни-Уик - и долго лежал так с открытыми глазами, пока сквозь зашторенные окна не начинал пробиваться рассвет, слушая дыхание Яэль, чувствуя теплоту ее тела рядом, и все это, простое чужое присутствие, прогоняло призрак Азкабана. И это у него, который никогда не любил компании и чужие прикосновения - что уж говорить о Беллатрисе, которой, должно быть, каждая ночь в одиночестве будто возвращение в Азкабан.
Лестрейндж не хочет думать о тюрьме и не хочет думать о Беллатрисе в тюрьме - но все равно думает.
- Да. Да, я останусь, я же сказал, - соглашается он, оправдав таким образом для себя и свое согласие, и ее предложение.
В большой спальне, которую Беллатриса обычно делит с Рудольфусом, свежо - и это мягко сказано. Рабастан некоторое время занимается согревающими чарами, пытаясь вспомнить, что важнее при беременности - свежий воздух или не переохлаждаться - и с сомнением косится на кровать.
- Где ты обычно спишь - справа или слева? - интересуется он, увлекаясь и накладывая на комнату еще и звукоизолирующие чары - вот уж совсем не хочется, чтобы они с Беллатрисой поскандалили, а на шум прибежала обеспокоенная Вэнс. - И ничего, если я почитаю перед сном прямо в кровати? Ты сможешь уснуть при Люмосе?
— Нет, — поспешно врёт Беллатриса, что ей не страшно. Признаваться в собственном страхе — слабость, а она пообещала сбе быть сильной, особенно в глазах Рабастана.
— Да, — чуть подумав, соглашается она, приходя к выводу, что пусть лучше останется, даже зная, что ей страшно. В конце концов, он видел, что было с ней после того, как дементоры ошивались возле её камеры. Ей нечем его удивить.
— Спасибо, — буднично, как будто он согласился вымыть посуду после ужина, говорит она, успокаиваясь при мысли, что не проснётся посреди ночи в ледяной постели не понимая, где она и что с ней.
Они поднимаются в молчании, и Беллатрикс пытается не думать, как на сон в одной кровати среагировало бы кольцо, лежащее в её кармане, не будь всего, что предшествовало этому дню. Наверное, потемнело бы, но не так сильно.
Пока Рабастан колдует, она думает, во что бы переодеться. Чтобы без двусмысленных намёков и всего сопутствующего. Мысленная ревизия по гардеробу оказывается плачевной: пожалуй, стоит остаться в халате, как в наименее провокационном из всего, что у неё накопилось после ареста. К тому же, так ей не придётся переодеваться.
В ответ на будничный, но подчёркивающий его неуместность в супружеской спальне, вопрос Рабастана Беллатриса садиться с левой стороны кровати. Не той самой, конечно, что была супружеским ложем — от него остались только щепки после их прошлой ссоры.
— У нас одеяло только одно, — предупреждает Беллатриса, чуть смущаясь. Рудольфусу не нужно было одеаяло, не нужна была одежда — и на ней тоже. Было бы неплохо заранее узнать про какие-нибудь привычки Рабастана. Однако люмос кажется на фоне привычки спать голышом достаточно безобидным, поэтому Беллатриса кивает.
— Никогда не пробовала спать при люмосе, но ты начни читать, если будет мешать, что-нибудь придумаем. Она забирается под одеяло, раздвигает придвинутые друг к другу подушки, отодвигаясь за мысленную линию, разделяющую кровать пополам.
- Ага, - говорит он на предупреждение про одеяло - хорошо, не придется чувствовать себя идиотом, занимаясь поисками несуществующего в природе второго одеяла - однако долго по этому поводу голову не ломает. Одеяло не кажется чем-то необходимым, к тому же он позаботился о вменяемой температуре в комнате, а если все же замерзнет, всегда сможет трансфигурировать себе что-нибудь из хлама вокруг. - Оставь его себе.
Не то чтобы он думал, что она готова уступить ему единственное одеяло - но нужно же внести ясность.
- Я все равно только мантию сниму.
К гоблину они ходят в мантиях, чтобы выглядеть респектабельно в его глазах - смех да и только, но таков был договор, заключенный им с Беллатрисой в Холле после ее побега: он надевает мантии.
Ужасно необычно это все и действует ему на нервы - то, что они с Беллатрисой разделят сон.
Может, нужно было бы отказаться - с одиночеством она как-нибудь справилась бы, но сейчас отказываться поздно, да и не хочется выставить себя совсем уж идиотом, поэтому Рабастан как ни в чем не бывало снимает мантию, а вслед за ней и ремень.
После умывания лицо кажется холодным и чужим, и он думает, не стоило ли побриться, а потом снова мысленно называет себя идиотом - что бы решила Беллатриса, запрись он к ней бритым.
Осталось бы только цветов принести.
Кровать, транфигурация которой была вторым пунктом в договоре, слегка прогибается, когда Лестрейндж садится справа и принимается разуваться.
- Я совсем слабый засвечу, - успокаивает он ведьму, сдвигает выделенную ему подушку на самый край и наконец-то ложится. Слабый-слабый Люмос, кажется, дает больше теней, чем света, и качающиеся за окном деревья больше напоминают дементоров, явившихся на чей-то неосторожный всплеск эмоций.
Лестрейндж опускает руку под кровать - но на привычном месте пусто: в отличие от спальни Яэль, здесь, в этой спальне, он чужой, и не завел у своей стороны кровати стопку книг для чтения на ночь.
Перспектива только "Пророк" снизу или книги Эммалайн - и ни то, ни другое невозможно: газету невозможно читать достаточно тихо, а будить Вэнс и рассказывать, что он собирается провести ночь в кровати с Беллатрисой Лестрейнджу категорически не хочется, не говоря уж о том, чтобы ее разбудили просто стукающиеся в дверь книги под Акцио.
- Драккл, - говорит он, стряхивая Люмос и глядя на деревья-дементоров за стеклом, - я позабыл, что у меня ничего с собой нет почитать.
Неприятно, конечно - без зелья и без легкого чтения уснуть ему будет непросто, а если он пару раз за ночь разбудит Беллатрису, проснувшись от собственных снов, она, наверное, пожалеет о своей просьбе.
Эта мысль его отчасти веселит - но только отчасти.
- Ты нормально спишь? Хорошо засыпаешь? - осторожно спрашивает он в полной темноте, слыша, что она еще не уснула. Рудольфус как-то обмолвился, что теперь ему необходимо напиться, чтобы заснуть, и Рабастан не удивился бы, узнав, что они не единственные, у кого проблемы со сном.
Беллатриса наблюдает из-под одеяла за его приготовлениями, торопливо перезавязывает халат, пока он отходит, чтобы умыться. Когда Рабастан отодвигает подушку, она демонстративно отворачивается, в том числе и за тем, чтобы свет от люмоса не мешал.
Она слышит, как Рабастан шарит рукой по полу. Понимает, потому что раньше там стояла бутылка, от которой разило за километр. Его жалоба чем-то похожа на издёвку — она позвала его к себе в кровать чтобы избавится от ночного кошмара его присутствием, но сейчас чувствует себя особенно беззащитной.
В голову закрадывается мысль, что если бы Рабастану сейчас пришло в голову, что их намерения насчёт секса можно пересмотреть, она не сможет ему помешать. Это совершенно лишнее, как и то, что между бедер теплеет.
Значит, он уверен, что здесь нечего читать.
Книги для Мелифлуа лежат в тумбочке, под ворохом чулков, и если бы Лестрейндж попросил, она бы достала ему. Наверняка в библиотеке Блэков было то, что его бы заинтересовало и что он ещё не прочёл. Но Беллатриса решает мстительно утаить наличие книг, тем более, что будь он сосредоточен на книге, это совсем не то же самое, когда она затылком чувствует его присутствие в своей кровати.
— Нет. Ужасно. Иногда просто ужасно, — с небольшой задержкой откликается она. Она совсем не прочь поговорить на ночь. Баст, наверное, и сам должен понимать — не будь у неё проблем со сном, его бы здесь не было. Ни в спальне, ни в коттедже.
Но он здесь.
— Мне снятся кошмары, — признаётся она, поворачиваясь к нему лицом и кутаясь в одеяло, — всем снятся, да?
Они с Рудольфусом избавлялись от кошмаров простым методом, действенность которого пришлось признать даже Беллатрисе. И этот метод для них с Рабастаном недоступен по обоюдному согласию.
— иногда просто не могу уснуть. Часами смотрю в потолок. Как чтение помогает тебе с этим справиться?
Беллатриса отвечает не сразу и он уже успевает пожалеть о том, что спросил, что вообще заговорил, и закрывает глаза, подсовывая руки под голову, под тощую подушку, чуть сыроватую, провонявшую насквозь табаком и перегаром - подушку Рудольфуса. Его место не здесь, что он вообще делает в этой кровати и зачем - но потом Беллатриса отвечает и этот вопрос уходит: он заботится. О ней, о себе. О них обоих.
Она подбирает интересное слово. Рабастан не уверен, что слышал, чтоб она хоть что-то называла ужасным - но это подходящий термин, и когда Беллатриса начинает ворочаться в своем одеяльном коконе под скрип матраса, он уже знает, что она не прочь поговорить - что она поворачивается к нему, признавая его существование и его наличие в этой кровати.
Он не разворачивается, только голову поворачивает, над собственным локтем ловит блеск ее глаз.
- Да, мне кажется, всем, - подтверждает Рабастан. - Я все время... боюсь, что проснусь там. Усну - и проснусь снова в своей камере.
После этого признания уснуть не просто невозможно, но и немыслимо, и Лестрейндж корит себя за то, что произнес это - если у Беллатрисы были свои кошмары, зачем прибавлять к ним еще и его.
Но сказанного не воротишь, не Обливиэйт же на нее накладывать, поэтому он продолжает говорить - но теперь о том, что кажется ему менее опасным.
- Я выбираю книжку по-увлекательнее, - рассказывает он, но все же уточняет - у него есть стойкая убежденность, что увлекательная книга в его системе координат вовсе не покажется такой Беллатрисе. - По магическому праву, если удастся найти, или по ритуалистике - и читаю, пока не перестану понимать, о чем читаю. Ты что, никогда так не делала?
Заснуть без пары прочитанных страниц у него и до Азкабана не особенно выходило, не то что после, и он удивлен, что Беллатрисе не знаком этот способ.
- Вроде перегрузки - потом из головы все само уходит и я могу уснуть. А если не могу, то чтение отвлекает от проблемы. Все лучше, чем смотреть в потолок, прокручивая в голове все это.
В их случае "все" - это как раз нежелательное: Азкабан, воспоминания о суде, о дементорах, постепенно возвращающееся в тишине чувство безысходности.
- Сейчас еще Яэль. У нее, знаешь, коты - она впускает их в спальню. Стала впускать, - задумчиво рассказывает Лестрейндж, не особенно понимая, что и кому он рассказывает. - После одиночки это странно, спать с кем-то другим, чувствовать кого-то другого рядом, но уснуть помогает, после кошмаров тоже. Ну и секс, - буднично и очень равнодушно заканчивает он. - Сама знаешь. Есть программы реабилитации для бывших заключенных, кстати. Жаль, я с ними не знаком, да и не думаю, что они очень помогли бы - они рассчитаны на тех, кто отбывал короткие сроки и на средних уровнях. Не наши случаи.
Рабастан говорит о сексе так же буднично, как и о книгах, как и об аврорше в своей постели. И если про книги Беллатриса догадывалась, то прочие подробности кажутся странными. Они не вписываются в её привычную картину мира, но, если задуматься, младший Лестрейндж в её постели туда тоже не вписывается, так что она устраивается поудобнее, слушая.
Ей нравится разговаривать, это её успокаивает.
— секс не всегда помогает, — перенимает она его будничный тон и любезно возвращает подробности своей жизни в обмен на его, — иногда из-за него только больше кошмаров.
Пересылка в Азкабан — последнее яркое плохое воспоминание перед чередой серых дней заточения. Неудивительно, что в кошмарах оно являлось ей чаще всего, когда дементоры выходили на охоту, и является до сих пор, когда Рудольфус пренебрегает её комфортом в постели.
Беллатриса думает не долго, высвобождает руку из-под одеяла, просовывает его вперёд, касаясь бока Рабастана. Тёплого, живого. Успокаивающего.
Сгибает колено, подтягивает его, не касаясь, но готовясь прижаться.
— Программа реабелитации — так мило. Как будто они оправдываются перед заключёнными, мол, иногда стоит кормить дементоров чем-то новеньким, — не лучшая тема, чтобы спать без кошмаров.
Беллатриса сжимает руку, ту, которой касается Рабстана, потому что боится, что он уйдёт.
— Дать тебе почитать? Про ритуалистику? У меня есть.
Мне помогает, хочет возразить Рабастан, но решает промолчать - даже при всем их налаженном сейчас с Беллатрисой контакте он не забывает о нескольких вещах: во-первых, это временное явление, эта доверительность и желание провести с ним время, во-вторых, она все еще жена его брата и очевидно хочет ею и остаться при имеющихся альтернативах, а в-третьих, на самом деле никаких альтернатив не существует. Так что обсуждать секс - даже как способ уснуть - не лучшая идея.
К тому же, что он знает о ее кошмарах. Секс - тема опасная, и не факт, что безболезненная, причем для них обоих, и ему совершенно не улыбается опять будить в Беллатрисе опасную ревность или желание поквитаться с Вэнс.
- Не думаю, что программы реабилитации вообще работают с теми, кем как следует занимались дементоры, - он вежливо делает вид, что не замечает, как она сперва просто дотрагивается, а теперь вцепляется в его бок, ощутимо даже через рубашку - как будто он того гляди вывалится из кровати и сбежит. - Это, скорее, дань рекламе.
Дешевое популяризаторство, работа на публику.
Впрочем, на таких, как они с Беллатрисой, такие программы не рассчитаны.
На таких, как они с Беллатрисой, вообще ничего не рассчитано - к чему думать над реабилитацией для тех, кто осужден пожизненно. К чему беречь их психику, отгонять тварей от их камер, присматривать за ними и обеспечивать медицинскую помощь или другой уход. Пожизненно - это значит, до смерти. Пока не сдохнут в своих камерах, а как скоро это случится, по какой причине - да кому какая разница.
И сейчас прикосновение Беллатрисы кстати, потому что оно напоминает ему, что это позади.
Азкабан позади, и теперь только от него зависит, сгниет ли он в камере, или умрет иначе.
Предложение дать ему книгу повисает в тишине, в которой Рабастан медленно выбирается из своего собственного кошмара, медленно осознает слова ведьмы.
- Так у тебя что, есть книги? - спрашивает он, глядя в потолок, чтобы она не прочла на его лице много лишнего - даже темнота не кажется ему достаточной преградой от ее взгляда. - Хочешь, я почитаю тебе вслух?
Если ей не помогает секс, то уж книги-то не могут не помочь, убежден Лестрейндж, всегда придававший чтению очень большое значение.
- Давай, покажи, что у тебя есть? И кстати, откуда? - ему сложно представить Беллатрису, наносящую визиты в книжные лавки - не то что сейчас, в статусе беглой заключенной, а вообще. - Не думал, что ты увлекаешься ритуалистикой. Давно? Из-за ребенка?
Его недоверие к её словам — это не то, что её удивляет. Он ведь постоянно переспрашивает, как будто есть резон его обманывать. Зато предложение, следующее дальше, необычно. Тем более, что чтение "Пророка" — совместное, сегодня вечером — не было особо увлекательным, пусть и привело к тому, что они пришли к соглашению по поводу Скитер и оказались в одной кровати.
Беллатриса представляет, насколько интереснее окажется чтение ритуалистики вслух вместо "Пророка". Воображение подводит, но она склонна соглашаться на сомнительные предложения.
Встав с кровати она поправляет халат, крутит головой, стараясь уйти от вопроса о том, зачем ей книги — планы Милорда, связывающие её и Мелифлуа, даже если они в прошлом, должны сохраняться в тайне.
— Кое-что из моего сейфа. Нарцисса достала мне не только деньги, но и то, что имеет большую ценность.
Она открывает тумбочку, сдвигает кружево в сторону, достаёт стопку книг, шершавую от старости.
— "Трактат о простых вещах" Хаксли, если верить авторитетному источнику, последний уцелевший оригинал. Описание ритуалов от двух чокнутых экспериментаторов и один дневник.
Она оборачивается к Рабастану, устраивая стопку на сгибе локтя, по очереди предлагает названия. Она было просматривала их — мельком, одним глазком. Не то чтиво, которое могло бы её увлечь.
— Если будешь читать, давай дневник. Это интереснее, — вносит она свою лепту в выбор, однако, убирать остальные не торопится. Она всё планировала спать, поэтому если Лестрейндж предпочтёт компанию "Трактата" ей, она не будет в обиде. Почти.
Он снова кастует Люмос, рывком садится в кровати, пока она роется в тумбочке рядом со своей половиной. Тяжелее всего не подглядывать ей через плечо, и он все-таки тянется посмотреть, какие еще сокровища скрывает ее тумбочка, но она достает все книги и встает перед ним, очень решительная.
Вид Беллатрисы в халате, баюкающей раритетные редчайшие книги на сгибе локтя, его слегка волнует - а кого бы нет, думает Лестрейндж, чудовищно заблуждаясь насчет чужих предпочтений.
- Давай дневник, - покладисто соглашается Рабастан, готовый согласиться на что угодно - лишь бы добраться до книг. С Беллатрисы может статься передумать в любой момент, а он не готов потерять еще и книги.
Нужно будет узнать у Нарциссы, зачем ее сестрице потребовались книги из библиотеки Блэков, думает Лестрейндж, верно истолковывая то, что Беллатриса не вдается в подробности в своем ответе.
- Надеюсь, ты не соберешься их продать, - обеспокоенно поднимает он голову от дневника, с которым уже не готов расстаться. Неужели ее золото - то, что она отдала авансом гоблину - это деньги, которые она уже получила за продажу книг?
Эта мысль тревожит, и Лестрейндж медлит, поглаживая обложку дневника как прирученное животное.
Знает ли Нарцисса, на что способна ее сестра, раз отдала ей книги?
- Они редкие, - говорит Рабастан на всякий случай, как будто Беллатриса может этого не знать. - То есть, я имею в виду, очень редкие. Пожалуйста, скажи мне, что твое золото, которое ты отдала мастеру-гоблину, получено не за одну из них?
И до чего удачно, что она не пообещала книги гоблину. Его, Лестрейнджа, удар бы хватил.
Беллатриса передаёт Рабастану книжку, справедливо полагая, что лучше наклониться и передать, тем более, что он сам сдвинулся к её краю кровати, чем кидать Лестрейнджу дневник. С него станется, может, он авадами расшвривается за такое обращение с литературой.
Остальную стопку она снова отправляет в тумбочку, заталкивает подальше, как прячут что-то ценное, но обыденное, наскоро набрасывает сверху чулки, ранее сложенные чуть более аккуратно. Забираясь снова на кровать — босые ноги, обдуваемые сквозняком говорят спасибо — Беллатриса прикрывает тумбочку пяткой, и она захлопывается со звонким слухом.
Она молчит, не желая развивать поднятую тему, но по видимому, Рабастана очень волнуют чужие книги.
— Это моё золото, не за книги, — чуть раздражённо отвечает она, снова заныривая под одеяло. Устраивается поудобнее, чтобы смотреть на Рабастана и лучше слышать.
— Давай. Хватит трепаться, уже поздно. Начало дневника скучное, я смотрела. Он дней двадцать не выходит из лаборатории. Если переживаешь, что пропустишь что-то важное, он экспериментирует с зельями и перебирает составы. Давай сразу странице к десятой. Он матерится на магозоолога, который отказывается убить для него парочку животных на свежие ингредиенты.
Отредактировано Bellatrix Lestrange (27 января, 2019г. 17:10)
Ну хорошо, не за книги, думает Лестрейндж, уже достаточно неплохо навострившийся различать перепады настроения Беллатрисы - вот сейчас она снова не в духе, например.
Не женщина, а барометр какой-то, нет бы все время быть в каком-то одном и, желательно, ровном настрое, продолжает думать Рабастан, притушивая Люмос до совсем слабого и всовывая палочку в переплет дневника - способ читать в темноте, который он освоил еще в Хогвартсе.
Зато так ему видно только страницу и можно не отвлекаться на Беллатрису, а сосредоточиться на том, что он читает.
Устроив тощую подушку между спиной и изголовьем кровати, он откашливается и листает до десятой страницы.
- Ты только давай постарайся заснуть, - напоминает Рабастан, явно больше всех в этой семье придающий значение режиму и уверенный, что за это ему еще спасибо скажут. Потом. Когда-нибудь.
Он все еще слегка взволнован - и книгой, и ситуацией, и перспективой публичного чтения, пусть даже публика представлена лишь Беллатрисой. Последний раз он публично выступал еще в Хогвартсе, в Дискусионном клубе - позже, в Министерстве, не торопился, отмалчивался, выслуживался перед Марчбэнкс, а потом все и вовсе полетело к дракклам, и даже перед Визенгамотом ему позволили молчать, получив протоколы его показаний.
Словом, предложив Беллатрисе чтение вслух, он не ждал, что она согласится, и теперь оказался в противоречивой ситуации - впрочем, весь день был полон такими ситуациями, и просто подошел к своей кульминации.
Откашливаясь еще раз, Лестрейндж начинает:
- Итак.... Ээээ, ну да. И вот этот сын свиньи, которому я платил золотом за каждую печень гриндилоу, причем не жадничал, не выламывался, покупал и поврежденные, которые годились разве что на настойки, регулирующие пищеварение, и даже с душком, которые иногда позже, по зрелому размышлению, и вовсе выбрасывал, заявил мне, что не станет убивать гиппогрифов ради их трахей. Что эти животные получше многих людей и заслуживают хорошего отношения не меньше, чем иные волшебники. Я рассмеялся ему в лицо, кинул ему под ноги принесенный им пучок пикси и велел убираться прочь и никогда не возвращаться вновь. Теперь, когда я дал гневу меня оставить, после плотного ужина - тарелка паштета из соловьиных язычков, грибной крем-суп с маскарпоне, суфле из мандаринов и бокал хорошего бренди, - Лестрейндж сглатывает слюну, - мне приходит в голову, что я мог бы заставить его выполнить мою просьбу. Эмэф дешевка, и дешевка трусливая, мне достаточно было лишь пригрозить ему, что о его прошлых делишках со мной узнают в его отделе, чтобы он согласился на все, но мордред с ним. Завтра же отправлюсь с утра на черный рынок и куплю все, что нужно, и избавлю себя от невероятного неудовольствия видеть морду Эмэф.
Лестрейндж перелистывает страницу.
- Семнадцатое сентября. Пищеварение - отличное. Стул - полужидкий. Сон - ничего не снилось. Завтрак - тарелка овсянки с орехами и медом, две чашки чая, два яйца-пашот под грибным и дрожжевым соусами, бельгийская вафля со взбитыми сливками и клубникой. С утра моросил дождь, но я все равно отправился в город, как и собирался вчерашним вечером. Признаться, после завтрака по выработавшейся привычке я спустился в лабораторию, приказав туда же подавать и ланч, но, разжигая огонь под кальцинатором, вспомнил, что у меня все еще нет ни гиппогрифьей трахеи, ни вытяжки из костного мозга оборотня, а значит, к следующей стадии своего эксперимента перейти я еще не могу. Пришлось приказать эльфам отыскать и приготовить мой выходной костюм и парик, несколько поврежденный после того обеда у лорда Эм в прошлом месяце, когда противный мерзавец и наглец КаЭй обвинил меня в подтасовке результатов моих экспериментов, а когда я обозвал его мать шлюхой, коей она, в сущности, и была, запустил мне в парик целый рой ос, а затем и горящий канделябр на двенадцать свечей. Если бы не его дружба с министром, коротать бы ему век в Азкабане, но наглец знает, что ему позволено больше других, и вовсю этим пользуется, хотя мои научные выводы безупречны, как и сам ход экспериментов. Итак, готовый к выходу из дома, я отправился в город, который, признаться, разочаровал меня еще сильнее, чем в прошлый выход - повсюду нечистоты, смрад, и, боюсь, почти новые сафьяновые туфли безнадежно испорчены. Я приказал эльфам, занимающимся их очисткой, прижигать себе уши об кухонную печь, пока результат не будет удовлетворительным, но, судя по тому, что сейчас, пока я пишу эти строки, вонь от паленой плоти дошла и до кабинета, придется посылать за новой парой - и туфель, и эльфов. Но это лишь часть моих злоключений, потому что на рынке я не смог купить ничего из требуемых мне материалов - оказывается, господин Министр в великой своей слепоте и охватившем его стремлении уничтожить науку в стране принял еще несколько новых законов, призванных защитить братьев наших меньших, и, видимо, разорить зельеваров. Поговаривают о том, что оборотни вот-вот будут исключены из списка свободной охоты, а гиппогрифов, как и келпи, будут разводить в специальных заповедниках, под учетом, и поставлять их части только тем зельеварам и аптекарям, которые включены в министерский реестр и имеют статус мастеров. Пообсуждав эту вопиющую несправедливость с рыночными бездельниками, я отправился домой, по пути заскочив выпить горячего шоколада в кондитерскую на Питч, однако внутри весь так и кипел от негодования. Значит, вот как министерство понимает свою задачу - совать палки в колеса честным зельеварам, контролировать каждый вздох. Но не тут-то было: такому гению, как я, это не встанет помехой на пути науки. На рынке я получил кое-какие контакты, напишу после ланча по записке, предложу этим господам встречу - судя по рассказам, они не одобряют инициативу Министра и за пару монет сделают то, что запрещено близорукими законниками. Ланч меня не удовлетворил - изжога разыгралась после неудачного похода на рынок, драккловы эльфы передержали апельсины в бренди, а сэндвичи оказались недосолеными. Ужасное утро - как я смогу вернуться к своему эксперименту с жидким империо, если буквально никто в этом доме недооценивает то. чем я занимаюсь.
Рабастан приостанавливает чтение и поворачивается к Беллатрисе, чтобы выяснить, не уснула ли она еще, нисколько не захваченная жизнеоописанием этого экспериментатора от пробирки.
— Ты для этого здесь, — напоминает Беллатриса, чуть фривольнее, чем следовало бы, но исключительно потому, что снова избавляется от раздражения — сказываются усталость и волнующая обстановка, — чтобы я — мы оба — постарались заснуть.
В доказательство своих слов она даже прикрывает глаза. Свет от люмоса пробивается сквозь сжатые веки, но не настолько, чтобы она повернулась к Рабастану спиной. Чтобы занять руки, Беллатриса обхватывает подушку, переворачиваясь на живот, обхватывает запястья, образуя эдакий спасательный круг.
Голос деверя монотонный, успокаивающий. Половина содержимого дневника проходит мимо Беллатрисы — для неё нет там ничего интересного, будь описание экспериментов, экскрементов или завтрака зельевара, премерзкого типа, судя по его заметкам.
Он не нравится ей заочно, пусть и жил века до неё. Это накладывает отпечаток и на чтение Рабастана.
Беллатриса морщится, и не проваливается в сон, балансируя на грани дрёмы, а когда он заканчивает, зевает, и открывает глаза. Он, наверное, ждёт какой-то реакции. Это немного странно — он же не автор, и не ей его судить. С другой стороны, этот Лестрейндж за все книги горой, в том числе и за эту.
— У тебя красивый голос, — она потягивается, лёжа на кровати, под лопаткой что-то хрустит. Она подпирает голову, сдвигает локтем подушку, устраивается поудобнее, — если вслушиваться, как ты читаешь. Я вслушалась.
Так неудобно. Всё-таки спать хочется больше, чем не спать, но настроение покритиковать и поспорить никуда не делось.
— Почему эта книга представляет какую-то ценность? Она дорого стоит. Дороже золота. Мне сказали, — достаточно, чтобы оплатить труды Мелифлуа.
— Кто-то думает, что если в правильной последовательности будет завтракать яйцами-пашот и крем-супом, станет великим зельеваром, или что? — она даёт ему обдумать эту претензию. Она, конечно, не к нему, к книге, и он может присоединиться к ней в неодобрении этого экспериментатора.
— Можно же было переписать? Содержательную часть, про эксперименты. Да, я понимаю, что даже описание неудачных составов полезно для науки — бла-бла — сейчас можно не тратить время на всё, что тратил он. Но почему-то важна вот эта скрупулезность, мелочность в деталях, его почерк — драккл побери — важен, потому что даже полностью переписанный дневник не стоит и половины от оригинала.
Беллатриса падает на подушку, резко выдёргивая локоть из-под себя, как будто признавая своё бессилие перед великими умами.
— Я не понимаю, честно. Он просто был мерзавцем, которому ни одна ведьма не давала. Даже дети не его — я не читала, но, бьюсь об заклад, страниц двадцать в сумме там посвящено подозрениям. И каким-нибудь лабораторным поискам способа установления родства. Но если ты не начнёшь ходить в парике по подвалу, всё зря, — она хихикает в подушку, представляя себе идиотское зрелище.
— Если устал, можем поменяться, — нейтрально предлагает Беллатриса. Она, может, и не ценитель собственной библиотеки, но пародировать зельевара, пожалуй, сможет.
Беллатриса не заснула - куда там. Полна желания поболтать, даже расщедривается на комплимент.
Понимая теперь, что тактика изначально была провальной, Лестрейндж закрывает книгу, закладывая, впрочем, палец между страниц, до которых дочитал - он увлекся, было бы интересно продолжить.
- Это не просто книга, - вдается он в объяснения, впервые, наверное, в жизни, не удивляясь тому, насколько легкомысленна Беллатриса в тех вещах, которые для него самого значат так многое. - Судя по скрупулезности описания, этот дневник заменял ему лабораторные записи, и если он и о своих экспериментах пишет с тем же тщанием, как о завтраках и обедах, то эта книга бесценна.
Дороже золота, она сказала. Все так.
- Переписка сделает из этого дневника безделку - кто может поручится, что именно важно, а что нет? Что переписать, а что оставить?
Лестрейндж пожимает плечами, что не особенно удобно в его позе, подтягивает подушку еще выше, упирается босыми ногами в матрас.
- Он пытался изобрести жидкое империо и кто знает, что еще - даже если неудачно, в тексте должно быть немало явных и неявных указаний на причины неудачи. Выброси хоть один день, полный брюзжания и жалоб на погоду на первый взгляд, и, быть может, именно в этом дне была разгадка. Поэтому дневники не переписывают, не редактируют и поэтому они такие дорогие. Если тебе сказали, что эта книга стоит дороже золота, Белла, то, возможно, так оно и есть - и возможно, кое-чего этот волшебник все-таки добился. Ты дочитала до конца? На чем дневник заканчивается?
Лестрейнджу очень хочется продолжить чтение - но, разумеется, в другой обстановке - и очень хочется узнать, чем дело кончилось.
Понятно, что никакого жидкого бессмертия автор не изобрел - иначе это имя было бы известно как минимум из школьной программы, если только...
Если только его изобретение не было запрещено Министерством, а все упоминания о нем изъяты - и это, в свою очередь, вполне могло повысить цену книги для тех, кто все же кое-что об авторе слышал.
Семейные библиотеки древних родов может и не кишат подобными дневниками, но все же в них попадается кое-что интересное, чего не найдешь ни в Хогвартсе, ни в открытой библиотеке Министерства.
- Нет, ничуть не устал, - отмахивается Лестрейндж, игнорируя и дурацкую шутку свояченицы про парик, и то, что вообще-то чтение вслух затевалось для того, чтобы усыпить ее скучными описаниями будней давно мертвого волшебника. - Слушай...
Он медлит, снова глядя на дневник - на его старую кожаную обложку, на пожелтевшую кромку страниц, льнущих к его пальцу: они в самом начале, впереди еще столько...
- Слушай, - продолжает он, поворачиваясь к Беллатрисе, которая полна энтузиазма. - Я знаю, так не делают, но... Хочешь узнать, получилось ли у него? Хочешь, заглянем в самый конец? Последние пять или десять страниц?
Это, конечно, недопустимо - Вэнс он никогда не предложил бы ничего подобного, ему дорога его репутация в ее глазах, но Беллатриса едва ли поймет, какое страшное преступление он ей предлагает. А если и поймет - ну так у них это вроде как вошло в привычный распорядок.
- Давай? - спрашивает Лестрейндж таким тоном, как будто предлагает ей потрахаться - прямо сейчас, а лучше внизу, спихнув тело Рудольфуса с дивана в гостиной. - Узнаем, что у него в итоге вышло...
Беллатриса внимательно выслушивает его объяснения. Сказанное всё равно не кажется ей логичным: можно же переписать дневник слово в слово, в конце концов, если невозможно отделить важные составляющие от плевел, несмотря на подробные нуднейшие жизнеописания мага. Разве что между строк спрятан потайной смысл, или заглавные буквы, расположенные друг под другом складываются в секретную формулу — что угодно, до чего можно дойти только разглядывая оригинал, написанный рукой мастера.
Но, пожалуй, Беллатрисе даже не жаль, он он столько стоит при пресном содержимом: так проще отдать Мелифлуа книгу, чем золото.
Больше она не спорит. Согласно кивает, делая вид, что всё поняла и удовлетворилась его объяснениями. Выдвигать свою точку мнения, явно противоречащую взглядам на жизнь бывшего рэйвенкловца не хочется.
Дальше он предлагает то, что показалось бы ей обыденным, если бы не его тон. Рабастан предлагает ей заглянуть в конец книги таким тоном, как будто предлагает ей потрахаться.
— Думаешь, он закончил описание на последних страницах? Не где-нибудь в середине книги, а потом не продолжил жалобами на министерство на пол дневника, потому что его эксперименты были признаны не этичными? — пока Беллатриса просто спрашивает, отвечая на вопрос, заражаясь его энтузиазмом. Но пока она смотрит на Рабастана, приходит понимание важности для него этого вопроса. Мерлин, да для него заглянуть в конец книжки, не прочитав предыдущее кажется более святотатственным, чем лежать с ней в одной кровати.
Беллатриса моментально делается игривой. Улыбается, прослеживает взглядом до места, где Рабастан закладывает книгу.
Она могла бы сказать, что такой поступок непростителен по отношению к автору, что нужно следовать его замыслу и не нарушать хронологии повествования, если бы не боялась, что тогда он с ней согласится.
Вместо этого она подкатывается к нему на кровати, прижимаясь боком и сминая под себя одеяло. Смеётся, и, пока он не успел опомниться, вынимает книгу у него из рук, мизинцем придерживая то место, где он остановился.
Откатываясь обратно, Беллатриса опирается о его лодыжку босой ступнёй, бросает на него провокационный взгляд, как будто он в самом деле предложил ей не книгу читать. И, закрывая локтем книгу, заглядывает в конец.
Улыбка сменяется выражением отрешённой задумчивости, когда она пробегает взглядом по предпоследней странице, бегло вчитываясь в заметки.
Драккл знает, почему, но ее веселит его предложение.
- Я не знаю, - с досадой пожимает плечами Рабастан на ее слова о том, что итоги эксперимента могут находиться совсем не в конце дневника, а и в самом деле в середине - здесь Беллатриса права. - Может, там и нет ничего.
Да наверняка ничего нет - просто его ужасно волнует перспектива заглянуть сразу в последние страницы, минуя середину. Нарушить еще немного личных правил, вроде того - и с кем ему это делать, если не с ней, уж она-то осуждать его не станет.
- Даже если и нет ничего - какая разница. Просто...
Просто так не делают, вот о чем речь - не заглядывают в конец книжки, не прочитав все сначала.
Судя по полной веселья улыбке Беллатрисы, драккла с два он ей это объяснит, поэтому Лестрейндж сдается - слабо машет рукой, когда она подкатывается ближе, дает забрать книгу...
Правда, морок быстро рассеивается и он было тянется за ней - за книгой, хотелось бы думать - но Белла выставляет ногу, упирается ему в лодыжку, намекая, чтобы он оставался на своем месте, и Рабастан тоже откатывается обратно на свое место, наблюдая за тем, как она меняется в лице.
-... Ну что там? - все-таки не выдерживает он, потому что она будто намеренно продолжает читать, ничего не говоря ему. - Ну что? Что-то интересное?
Да понятно уже, что там что-то интересное, иначе бы она давно выкинула книгу - и он весь извелся от желания узнать самому, и отдельно его раздражает эти просящие интонации в его голосе, и Лестрейндж не хочет больше просить: в конце концов, это он придумал заглянуть в конец дневника, и она сама отдала ему книгу...
- Отдай, - говорит он, протягивая к Беллатрисе руки. Хватается за книгу, но сильно тянуть опасается - дневник, несмотря на кожаную обложку, выглядит довольно старым, и страшно подумать, что он просто валяется в тумбочке Беллатрисы, как какой-нибудь дрянной маггловский журнал. - Отдай же, ну!
Дело даже не в том, что ему жутко хочется прочесть концовку, а в том, что она увела у него этот шанс буквально из-под носа - и Рабастан вцепляется в книгу сильнее одной рукой, а другой придавливает Беллатрису к одеялу, чтобы выдрать у нее это дракклово яблоко раздора.
Пожалуй, в конец и впрямь не стоило заглядывать. Если начало, тягомотное, утомительное и скучное было донельзя непривлекательным, теперь Беллатриса знает, что там, в середине, случилось нечто интересное. Если бы не почерк, она бы и в жизни не поверила, что автор дневника не сменился — стиль письма, при котором в голове рисуется образ напыщенного аристократа, меняется кардинально.
Лестрейндж пробегает взглядом по строчкам ещё раз, игнорируя вопросы Рабастана, но уже не с целью подразнить — её мозг занят совершенно другим, и слова, которые он произносят, проносятся мимо по периферии сознания.
"Мой Хозяин" встретилось семь раз на рукописной неполной последней странице.
Игнорировать хватку деверя на дневнике уже невозможно, и она растерянно поднимает на него взгляд, но книгу не отпускает — как бы содержимое дневника её не озадачивало, некоторым своим принципам Беллатрикс не уступит.
С большой задержкой, которой бы не было, если бы Лестрейндж играла по-настоящему, а не вспоминала, ради чего всё затевалось, Беллатрикс улыбается.
— Кажется, у него получилось. Но не в конце. Где-то раньше.
Она перекидывает одну руку с книги, придерживая его за запястье.
— Теперь мне тоже интересно. Не дави. Я хочу найти место, где началось это, — Беллатрикс помнит, что Рабастан всё ещё не знает, что в конце. к спокойному чтению это не приближает, разумеется, никого.
- Получилось что? - неверяще спрашивает Лестрейндж. - Жидкое Империо? Но это невозможно...
Невозможно, потому что иначе бы об этом уже было известно - чары это чары, зелья это зелья, они работают по разному, магическая формула одного не совпадет с рецептом другого, так что Рабастан все сильнее уверяется, что Беллатриса его дразнит. В коне концов, иногда ему вообще кажется, что она живет ради этого - чтобы дразнить его, не одним, так другим, используя все, что подвернется ей под руку, так что Лестрейндж стряхивает ее пальцы с запястья, но книгу отпускает. Пусть убедится, что он не станет играть в ее игры.
- Невозможно, вот и все, - подытоживает он, старательно пряча любопытство.
Это же Беллатриса. Даже подгнившей брюквы не выкинет, если заметит, что кому-то эта брюква нужнее нужного.
Ни брюквы, ни книги - ничего, если заметит, что Рабастан чего-то хочет.
Поэтому он деланно равнодушно откатывается обратно, отворачивается, закладывает руки за голову и закрывает глаза.
- Если там в самом деле будет что-то интересное, разбуди.
У него был отвратительно долгий день - в в этом дне было отвратительно много Беллатрисы. А это никогда ни к чему хорошему не приводило.
Вы здесь » 1995: Voldemort rises! Can you believe in that? » Март-апрель 1996 года » For a Few Galeones More (26 марта 1996)
