На очередное «нет» ему приходится вернуть ложку в тарелку и отставить ту в сторону. Он не знает почему именно сейчас высшие силы решили воспитать в нем дьявольское терпение и почему именно таким образом, но если это наказание, то самое дурацкое и гадкое из возможных.
— Ты лучше меня знаешь причину своего «я не голодна», Дженис, — все еще терпеливо отвечает ей Арн.
Ей не должно хотеться и дальше, и с каждым разом будет все хуже.
— Ты выбрала какой-то жутко долгий и недейственный способ покончить с собой.
Он качает головой.
Итон здорово умела замыкаться в себе — и он боялся, что из этого панциря ее уже не вытащить.
Но он ошибся, должно быть.
Она была готова выйти на свет, чтобы ударить самой.

Его даже тянет улыбнуться — злости нет, чего уж там, пусть хоть этими укусами змеи, растерявшей весь свой яд, выразит эмоции. Может, они все же у нее остались?
А ему, право, не пятнадцать лет, чтобы она брала его на слабо.
— Если я оставлю тебя в покое, ты умрешь, — ровно констатирует Арн. — Мне не нужно такое прощение.
Нужно попробовать еще раз.
Он вновь берет тарелку с супом и предлагает Итон ложку:
— Я даю тебе последний шанс справиться с этим самостоятельно, Дженис.

— Ты поешь при мне, Дженис, — отказывается Арн. И повторяет еще раз, но теперь медленнее, будто бы взвешеннее и немного иначе: — Мне не нужно твое прощение.
Достаточно того, что он сам себя не простит.

Потом он вздыхает, пододвигается ближе, и, приподымая ее голову, берется кормить. Суп до сих пор не остыл только потому, что он принес его еще огненным — знал, что препираться они будут долго.
— Хорошо, представим что тебе полтора, и ты чертовски упряма.
Она и в самом деле упряма, но не больше, чем он. Хоть в чем-то они друг друга стоят.
— Когда вернешься в нормальный режим, снова сможешь сломать мне нос, — предлагает он ей в качестве компромисса.
Мало ли, вдруг она захочет отомстить за это «унижение».

Он так и кормит ее с ложки, как маленькую, и они всеми правдами и неправдами продвигаются от кромки, украшенной бедно нарисованными цветочками, до середины тарелки. В следующий раз — вечером — он уверен, что ему придется проделать этот номер еще раз, но, быть может, так даже лучше. Пусть лучше он будет бесить ее эти пятнадцать-двадцать минут, чем она, как сейчас, удобно уткнется в стену.
Щенок снова лезет к ней, и Арн вспоминает. Вслух:
— Ты всегда хотела лабрадора.
Это странно, разговаривать с ней, когда она не отвечает — даже не язвит и не проклинает его, но все же такой монолог много лучше тишины.
Тишина скоро всех их тут сведет с ума. Даже Микки, который этого не заслужил.
— Мать, — он запинается, вспоминая: Луиза, Лорен, Лили, Лин? Все не то, но потом все-таки что-то щелкает в памяти: — Линды. Её тоже звали Мадлен. Она родилась в Марселе.
И вернулась в Марсель, когда умер ее муж, если Арн правильно помнил. Она была ведьмой, да и вообще в семье Линды кровь была много чище, и из Мадлен должна была получиться прекрасная волшебница.
Он и Линда приезжали в Марсель один раз, когда он просил ее руки. А сейчас он с трудом мог вспомнить ее имя.
— Там солнечно, так солнечно не бывает даже в Париже. И пахнет югом. И шафраном. Они везде добавляют шафран, а когда возвращаешься назад, кажется, что даже одежда пропиталась им насквозь.
Он не знает, зачем ей все это говорит.

Отредактировано Weylin Arn (6 августа, 2018г. 00:10)

Ему и не верится, что на календаре апрель, как и не верится, что на следующий день Итон спросит его о Лестрейндже. Он убирает в сторону тарелку, в которой на этот раз остается столько же, сколько и в прошлый, и облизывает в раз пересохшие губы.
Это даже забавно: что она хочет о нем услышать? Что Лестрейндж играет, играл, в квиддич или с удовольствием сломает руку своей беременной жене, о которой печется больше жизни?
В самом деле.
— Он невнимателен, — выкладывает Арн первую из карт.
Это приходит в голову первым, так как все время в последний месяц Арн только и думает о том, что эта невнимательность не раз сыграла ему на руку. И младшему брату Лестрейнджа в том числе.
— Как и любой сумасшедший ждет зрелища. Рабастан выложил ему на блюдечке информацию о твоем двойнике, но он так и не состыковал даты: Хорезми умер раньше, чем появилась леди Мейер. Пока Рабастан прикрывает Нарциссу, он об этом, вероятно, не узнает.
Как будто Итон это может быть интересным — с этим вот бесконечным сверлежом стены взглядом.
От всего этого гораздо больше пользы для Арна — когда он вернется в Англию, если у самолета его не встретят, чтобы выяснить, куда так надолго делся шпион, — ему понадобится держать все это в голове. И быстро вникнуть в то, что произошло за время его отсутствия.
— Зато не сомневается в моей лояльности, считает, что я хочу тебе отомстить.
Ему кажется, что Лестрейндж не сомневался в нем с самого начала — с первого появления в его квартире через пятнадцать лет. Как будто он тогда купил его и всю его оставшуюся жизнь целиком.
— Что ты хочешь о нем узнать?
Самому Арну Рудольфус не интересен. Его гораздо больше беспокоит младший брат.

Отредактировано Weylin Arn (6 августа, 2018г. 22:38)

Он сощурился, вслушиваясь в слова Итон. Пожалуй, она была права во всем, кроме одного: ее двойник вел себя слишком.. активно, чтобы ее можно было не заметить, появись она раньше.
— Но ему бы стоило проверить, — ответил Арн. — Хотя, вероятно, все здравые идеи в его голову вкладывает младший брат. А эту он ему не вложит точно.
Арн замолчал.
Следующее замечание при других обстоятельствах его бы рассмешило, но не сейчас.
— В отличие от Лестрейнджа я не ставлю знак равно между тобой и твоим двойником. И не пытайся убедить меня, что зря, — заранее предупредил он.
Это было не трудно — разделить их, он ведь итак все понял почти сразу.
А потом Итон с жестокостью, присущей разве что ее двойнику, задает вопрос, который Арн так старался обойти. Старался, пожалуй, всю свою жизнь.
И все же.
— Ты видела мой дом, — сказал он сначала. Тот самый, который она взорвала с превеликим удовольствием — это было справедливо. — Но... меня гораздо больше беспокоило, что если я откажусь, он меня убьет.
Арн усмехнулся:
— Сейчас мне больше всего нужны именно деньги. Но...
Арн посмотрел на нее внимательно: не выносит Долохова? И как же они сцепятся, если тот узнает о том, что двойник пришла к нему, что носит его ребенка?
— И что сильнее: их преданность Волдеморту или ненависть друг к другу, помноженная на твоего двойника с приплодом? — спросил Арн.
Было бы глупо на это ставить, но почему бы и не воспользоваться вспыльчивостью Рудольфуса при случае?

Он развел руками.
— Мне так не казалось.
Интересно, кому бы на его месте казалось, что его жизнь не имеет значения? Разве что Итон, но лишь к тому моменту, когда она потеряла все, что ей было дорого — даже желание мстить.
Арн вздохнул:
— Да, все что ты перечислила нам обоим без сомнения пригодится на том свете. К тому же, подушкой - это слишком по-маггловски. Даже хуже, чем пентотал.
Чего только не используешь за неимением средств и времени.
Арн молчал долго — он давно искал то, что могло бы их стравить, и пока двойник был самым подходящим мотивом. Только во всем этом было слишком много подводных камней.
Взять хотя бы то, что им остается лишь гадать, до чего договорились Рабастан и леди Мейер в Баварии.
Арн покачал головой:
— Это очевидно, у меня нет связи ни с кем кроме Лестрейнджей. Но Рудольфус может не пойти на это: как на встречу с двойником он послал брата вместо себя, так и здесь он поостережется. Особенно, если его остановит Рабастан — а мы до сих пор не знаем, что произошло между ним и твоим двойником.
И насколько это серьезно.
По сути, они вообще ничего не знают. И не меньше прочего Арна беспокоит то, что Рудольфус не появился ни двадцать первого, ни в любой другой день до того, как они с Итон отбыли в Америку.
— Кстати, расскажи мне о Лестрейндже, — возвращает ей Арн. — О младшем.

— Рабастан по своей собственной воле решил встретиться с твоим двойником, при том что на нем висит долг жизни, серьезно?
Арн последовал ее примеру и закурил тоже.
Нет, он в это не верил.
— В тот раз поостеречься посоветовал ему я. Думаю, Рудольфус сам отправил брата вместо себя.
Откинувшись к спинке стула, Арн пытается найти, что же они упускают, но когда Итон говорит об амнистии — об амнистии, мать вашу, — многое встает на свои места.
— Да уж. Везет тебе с учениками.
Рабастан вряд ли стал бы просить об амнистии через кого-то, нет, он бы не доверил эту информацию никому: значит, он встречался с Руфусом. Когда? Вероятно, до нападения на Хогвартс, потом уже было некогда.
Рабастан даже не пришел на обмен.
Теперь было ясно, почему.
— Кто помог ему договориться о встрече? — но Арн почти сразу ответил сам: — Он тебе не сказал.
Пока между Скримджером и Лестрейнджем стоял только один человек. Если и здесь, что невероятно, Лестрейнджу подсобила Нарцисса, то тем яснее, почему он хотел скрыть ее участие в деле с двойником.
Она просто потянет его на дно. А Рудольфус, пожалуй, сам его убьет.
— Это Рабастан предложил Хорезми. Вероятно, у них были с ним какие-то дела еще до февраля, и младший Лестрейндж хотел оставить это в тайне. Но это только предположение.
Паззл не складывается.
Рабастан завязал узлы везде, где только можно было, и, вероятно, нарушить его планы могла лишь встреча с двойником.
Неприятная, долгая, с неучтенными обстоятельствами и от которой пришлось бежать.
— Странно, что он отказался уйти один.
В конце-то концов, при таком раскладе на нем бы не закончился род, чем еще дорожат эти чистокровные?
Арн бы согласился.
— А что он предложил Скримджеру?

— Почему Рабастан вообще решил, что может договориться со Скримджером? Он что — стал бы пробовать вслепую?
Понятно, что не к Итон ему было с этим идти, но.. Стучаться в закрытую дверь, как казалось Арну, было не в стиле младшего Лестрейнджа. Он пришел к нему с именем Хорезми, потому что знал, что Арну и самому выгодно закончить поиски так, оставаясь относительно чистым для обеих сторон. В противном случае он бы искал другого помощника.
И пока Итон размышляет о каких-то философских материях, какие-то важные детали уплывают прямо из-под носа.
Может быть, натравить Лестрейнджа на Долохова так — не самая плохая идея. Хотя бы прояснятся остальные игроки.
Возможно.
— Семейственность, конечно, хорошо, но.. Как бы Рабастан уговорил своего брата бежать? Он — фанатик, ты сама знаешь. Не говоря уже о том, что везде, где появляется Рудольфус, появляются трупы.
Угроза Лестрейнджа была и так чем-то само собой разумеющимся.
Арн бросил тоскливый взгляд в сторону окна, в очередной раз решив, что глупо строить какие-то предположения находясь так далеко от Англии и других источников информации, кроме Итон, которая пару дней назад пыталась покончить собой.
Возможно, с ней вообще лучше не разговаривать — особенно о двойниках.

Арн и не заметил, как растер в пальцах зажженную сигарету.
— Можешь считать, что встретилась с ним пятнадцать лет назад. И.. в следующий раз спустишься на завтрак сама.

Отредактировано Weylin Arn (12 августа, 2018г. 21:36)

Итон не спускается к завтраку сама, как и не обещала, и Арн, еще раздраженный окончанием вчерашнего разговора, намеревается приволочь ее силой. Он распахивает дверь в комнату, так и не выбрав, что именно сказать, но все возможные слова он проглатывает вместе с картинкой разбитого зеркала и того, что очевидно должно следовать за ней.
Он же знал, что она попробует еще. Он сам об этом говорил.
Арн рвет ткань рубашки, чтобы перевязать ей запястье, сгоняет скулящего щенка на пол, и только потом щупает пульс, будто бы спокоен как никогда в жизни и уверен, что эта дрянь все равно жива. Она и жива, вновь.   

Весь день с Итон сидит Микки, пока Арн выкуривает сигарету за сигаретой с отрешенным видом пялясь в окно. Эти игры в русскую рулетку ему уже надоели, как и бесконечная апатия, которая захватила весь дом, начиная с его хозяйки.
Вечером он просит Микки не высовываться, что бы тот не услышал.

Когда ночью Арн, накинув Итон на голову мешок, выдергивает ее из постели и тащит в ванную, у него еще нет четкого осознания, чего здесь больше - злости, садизма или желания ей помочь - нет этого осознания и позже, когда сняв этот мешок, он окунает Итон головой в воду.
А она ведь сопротивляется. Наконец-то.
— Что — не нравится? — с ненавистью выплевывает он, вытащив ее из воды и удерживая за загривок. — Этого ты хотела?
Не дожидаясь ответа, он засовывает ее в воду еще раз.

Злости в ней больше, чем сил — только на этом она и держится. А еще на страхе, и Арн запоминает, что Итон, как бы не храбрилась, не любит темноту. А ее здесь и без мешка слишком много, ведь никто и не потрудился зажечь свет.
Она ударяет затылком, выкручиваясь даже со связанными руками, и толкает его назад. Прыти у нее хоть отбавляй, даром что еще утром пыталась свести счеты с жизнью и весь день нервировала Микки своим молчанием: Арн даже рад видеть ее такой. В принципе, именно этого он и добивался.
Почти.

Мокрая насквозь рубашка липнет к спине, стягивая движение. Не дожидаясь, пока Итон отыщет еще какой-нибудь способ его ударить, он подминает ее под себя и сжимает ладонь на ее горле.
Это слишком похоже, слишком, чтобы нельзя было остановиться — так он оправдывает себя, памятуя о том, что обещал не причинить ей вреда. Он же всего лишь хочет вернуть ее к жизни, не так ли?
— Как ты там предложила, — выдыхает он ей в лицо, сдавливая горло, — поиметь тебя напоследок?
Видит Бог, еще немного, и он ее задушит.

Вода в узкой полоске света из коридора бликует, и от того белое лицо Итон кажется еще более бледным.
Он снимает руку и напоследок награждает Дженис второй по счету пощечиной за эту неделю. Поднимается на ноги, ожидая, нет, надеясь, что она ударит в ответ.

Он снова падает рядом с Итон, матеря ее сквозь зубы, и, когда она садится сверху, поднимается рывком, чтобы прямым и сильным ударом пробить в солнечное сплетение. И пока Итон как рыба ловит воздух ртом, он дергает ее за веревку, дерущую ей руки, снимая тем самым Дженис с себя.
Она оказывается у ванной, чудом не впечатываясь в нее затылком, и Арн встает на одно колено, но на этот раз явно не для того, чтобы просить у нее прощения. Ему вообще надоело ее просить, она ведь все равно никого не слышит, кроме себя.
— Убить меня хочешь, — констатирует Арн негромко.
Не трудно догадаться: столько ненависти, и все ему одному.
На чем еще может держаться хороший крепкий брак больше одной недели?
Арн дышит ровно, только пульс бешено стучит в висках и память нашептывает то, от чего он отказался и отказывался до сих пор.
— Да что ты можешь, Дженис? Голодная, измученная собственной дуростью, без магии.
Он поднимает ее лицо за подбородок, к отсвету, льющемуся из коридора, чтобы насладиться всей гаммой эмоций, которую так давно не видел.
— Ты выглядишь просто жалко.
И все же он добился, чего хотел. Теперь можно было и остановиться.
Он отпустил ее, даже с сожалением, и встал из воды.

— И почему же? — спрашивает Арн, щурясь, чтобы четче видеть ее в темноте.
Ему бы в самом деле хотелось, чтобы она озвучила. Признала вслух.
Арн не спал и прекрасно слышал, как она вошла. Может быть из-за того, что ждал, когда она явится отомстить ему за ночную встряску — недаром весь день молчала, поглядывая лишь искоса, а может быть из-за того, что ему действительно было о чем подумать — и на этот раз не о Лестрейнджах. О себе, например.
Итон была права: ему понравилось. Он бы с удовольствием повторил, если бы она только дала ему повод.

Арн резко поднимается на кровати, разглядывая ее перебинтованные руки, сложенные на колени, как у послушной школьницы, и пожимает плечами:
— Я в состоянии себя контролировать, в состоянии остановиться.
Голова у него достаточно холодная, чтобы помнить о том, что он ей обещал.
В конце концов, он вытащил ее с того света дважды и заставил жить заново — заплатить за это попыткой утопить и короткой дракой — не такая уж большая цена.
Как и с обетом Скримджеру, у Арна оставалось большое пространство для маневра среди собственных клятв.
И это они понимали оба — доверие в таких обстоятельствах заслужить невозможно.
— И что ты предлагаешь, Джен?
Он знает — стоит ему чуть двинуться в ее сторону, она если не отодвинется, то отскочит как ошпаренная. Да что она вообще может предложить?
— Еще раз одеть тебе мешок на голову и показать, что при желании я могу лишь ограничиться попыткой встряхнуть тебя?
Он усмехнулся: зачем она пришла? Все же и так ясно как день.

Она предлагает, и страх подтачивает ее изнутри — это ясно по тому, как она дышит, как говорит — рублено и рвано, как если бы отдавала приказы.
Это действительно может сработать. Итон ставит на это, как Арн поставил на ее инстинкты, и не прогадал.
— Хорошо.
Он отодвигает ее в сторону, чтобы встать с постели, почти не глядя, на ощупь вынимает из шкафа один из галстуков и подходит к Итон со спины. Какой шанс, что она передумает в эту же минуту?
Напряженная линия спины, как если бы на ней собрались тренировать пыточное.
Он правильно заметил: она боится какой-то тряпки на глаза, больше чем чего-либо, но готова поиздеваться над собой еще, ради того.. А ради чего, собственно говоря?

Арн оборачивает галстук вокруг ее головы, закрывая глаза, и в два узла туго завязывает ткань у затылка, чтобы она не стянула ее сразу, как только запаникует.
— Если это стоит того, то попробуй не впиваться так пальцами в матрас и встань.

Да будет так.
При других обстоятельствах он бы пошутил, что это похоже на брачные клятвы, которые уже порядком заждались своего часа, но вместо этого он следит, как растертый по рукам пепел пачкает бинты, и как голос у Итон все больше дрожит и звенит одновременно — пока она сама находится в поисках решимости.
Она все еще сжимает в подрагивающих пальцах сигарету, и Арн, вместо того, чтобы забрать у нее окурок самому, говорит:
— На подоконнике есть пепельница. Развернись в пол-оборота, и тебе хватит пяти шагов туда и пяти обратно по прямой. Я буду по правую руку от тебя.
Итон в самом деле послушна, будто умеет принадлежать, а он в самом деле идет с ней рядом, и потом, когда она ложится спать, не содрав галстука, он думает, что они и впрямь не безнадежны.
Часы показывают два ночи, но Арн не спит еще долго — ему так кажется — ровно до тех пор, пока с Дженис не сходит весь нерв, и она не засыпает первой.

Спят они, впрочем, недолго. В три и пять Итон выдергивает его из сна слабым, неосознанным, ударом в плечо и чередой всхлипов: ей снится кошмар.
Этого следовало ожидать.
— Дженис, — пробует Арн, но ответ получает родом из беспамятства.
«Прекрати это».
Он находит ее руку, и вкладывает ее ладонь в свою, сжимая, чтобы выдернуть ее из сна.
— Не открывай глаза.
Он ждет, что если она проснется и окажется в темноте, будет только хуже.
— Дженис, это просто сон. Что тебе снится?

Отредактировано Weylin Arn (13 августа, 2018г. 18:03)

Он осоловело смотрит поверх ее макушки, хотя ему так и не удалось заснуть еще раз, чувствует, как ее знобит, и ту силу, с которой она цепляется за него — наверняка до красных пятен. Это сводит с ума даже сквозь сон, и Арн не думает открывать щенку дверь: ему достаточно того, что Дженис беспомощно жмется к нему, как если бы между ними не стоял тот злополучный сеанс легилименции, как если бы она заново стерла себе память, чтобы закончить этот бесконечный нуар, — как и хотела.
Говорят, раскрытая ладонь — символ доверия. Это слишком, что у их доверия — закрытые глаза.

Он не думает — это, скорее, похоже на прыжок в ледяную воду, потому что она как никогда должна его оттолкнуть — и чудо, что только, потому что у них по-прежнему нет ни капли магии на двоих. Он не думает, просто позволяет себе вспомнить те два месяца, когда все было лучше, чем всегда: ведет рукой под липкой от пота футболкой вверх, до груди, и она не кричит ему как тогда — как сейчас — «пожалуйста, хватит!», и даже не сдергивает галстук, — этого более, чем достаточно.
Потом — она все ему скажет потом.

Он целует ее жадно, и от чуть прерываемой тишины едва не лопаются перепонки — так она гнетет; переносит вес тела, чтобы оказаться сверху. И еще эта дурацкая футболка с трудом отдает каждый сантиметр, как если бы все было против него: Арн с раздражением отправляет ее куда-то в сторону, и спускается губами от груди вниз.

Отредактировано Weylin Arn (14 августа, 2018г. 10:43)