Он смотрит на нее пустым и в то же время жадным взглядом, не замечая, что ухмылка раздвигает губы. Так бешеный пес мог бы смотреть на брошенный в миску кусок мяса - уже не чувствуя благодарности за корм, но еще понимая, что нужно вонзить клыки.
Ее осторожное движение проходит мимо. Рудольфус слишком поглощен тем, что еще не случилось, что пока происходит только в его воображении, и он платит за это - и больше такой ошибки не совершит.
Вспышка заклинания бьет по глазам, удар отбрасывает его на стену, впрочем, приходясь вскользь. Доля секунды - и он уже вновь на ногах, но Молли действует решительно, быстро, показывая неожиданную скорость для погруженной в себя женщины, располневшей за те годы, что она без устали рожала сыновей рыжему ублюдку.
Эта мысль добавляет азарта, подстегивает Рудольфуса. Он редко чувствует себя проигравшим, обойденным, и Молли Прюэтт - живое напоминание именно об этом, и он хочет стереть с лица земли это напоминание, растоптать, уничтожить, обратить к собственной победе, безоговорочной, пирровой - но победе.
Без мантии он куда проворнее, без необходимости притворяться в дело вступают инстинкты и реакции, обычно дожидающиеся своего часа, скрытого под серебряной маской.
Рудольфус настигает ведьму уже в дверном проеме, не тратит время на чары - магия не нужна ему здесь, сейчас. В нем мало что есть от волшебника, к которому взывает Темный Лорд - Рудольфус никогда не руководствовался политическими или иными интересами, ублажая исключительно собственную жажду чужой крови.
Не снижая скорости, он обрушивается всей своей массой на Молли, по инерции швыряя их обоих на дверной косяк. Дом будто содрогается от удара, с потолка сыпется побелка вперемешку с деревянной крошкой, оседая на волосах, попадая в глаза.
Рудольфус сжимает кулак на кисти Молли, бьет ее головой о стену - еще удар, еще, и снова метель из побелки.
и даже сейчас он не хочет ее убить. И даже сейчас ее близость для него как предчувствие удара, но не сам удар.
В ушах низко поет предвкушение - твоя, твоя, наконец-то твоя.
Ее кожа, ее глаза, яркие пятна неровного румянца, будто отражения чуть поблекшей рыжины - а особенно ее сопротивление, иступленное, яростное - доводят его нетерпение до края, заставляют забывать дышать. Она выдирается, как будто понимая, что он не отступит, что стоит замереть лишь на миг, и все будет кончено, и это упрямство, эта готовность бороться до конца, чего бы ей это не стоило, сводит его с ума. Тем слаще будет ее покорность, тем глубже наслаждение.
Он отшатывается, бережет глаза - и Молли, выдираясь, оставляя в его руках рукав, все же выкручивается из его хватки. Отчаяние, должно быть, придает ей сил - она еще не знает, что из дома ей не выйти.
Рудольфус облизывает губы, отбрасывает назад спадающие на лоб пряди, лениво вскидывает палочку в самом безобидном жесте из своего арсенала. Экспеллиармус, обезоруживающее, бьет Молли в спину, подгоняя.
Отбрасывая палочку, Рудольфус вступает в игру - пытаясь ускользнуть, сбежать, она только сильнее растравляет в нем то, что до поры до времени скрывается за фасадом.
Он молчит, не нуждаясь в словах. С ее имени не произнес больше ни слова, и то, что Молли тоже молчит, принимая правила или зная, что слова бесполезны, заводит его так, как не заводят просьбы пощады.
И все же он знает, что заставит ее кричать. Слова ни к чему, но ее крики - вот то, что ему нужно, по-настоящему нужно. Они поддержат его то время, которое осталось до победы Организации, а после, когда он убьет ее мужа, посмевшего увести ее у него из-под руки, на ее глазах, он заставит ее кричать снова - и тогда уже убьет.
Ту, другую, в своем доме, он не может убить, хотя, видит Мерлин, так хочет этого иногда - и поэтому Молли Прюэтт ответит за них обеих.

Рудольфусу не впервой участвовать в такой охоте - знак Мрака на его предплечье дает ему картбланш на развлечения, которые ему по вкусу. Убегающей женщине не спастись, и он слизывает с губ ухмылку, пока с каждым его шагом лестница, по которой они спускаются, проседает и скрипит.
Молли мечется по первому этажу, не тратит время на бесплодные попытки оторвать от входной двери грубо приколоченные доски, выбирает другой путь - может, считает, что ей повезет с черных входом.
Рудольфус, в чьих жилах легковоспламеняемый азарт, неотступно преследует ее, держась на небольшом расстоянии, давая ей почувствовать себя за спиной, проникнуться вкусом неизбежного итога.
На ходу он ослабляет воротник рубашки, дышит тяжело, полно. Нужно было трахнуть ее еще в Хогвартсе, послав к дракклу необходимость сохранять пристойность. Вышло же у него на шестом курсе кончить ту крикливую суку - как ее звали? - Саманту Джеральд?
Утопить, как ублюдочного щенка, и выйти - ха-ха - сухим из воды.
Воспоминания об этом огненным шаром растекаются в паху Рудольфуса, он снова вытирает рот о плечо, зная, что с Молли будет еще лучше: Джеральд была всего лишь тренировкой, вроде квиддича, а вот Молли он хочет по-настоящему.

Захлопнутая перед ним дверь кажется Рудольфусу ничуть не реальнее призрачных воспоминаний о Джеральд, и он не притормаживает, а наоборот, ускоряет шаг, развернувшись вполоборота, и налетает на дверь плечом. Дверное полотно трескается, петли выходят из пазов, неглубоко утопленных в откосах. Рудольфус едва чувствует удар, отходит на пару шагов, снова бьет в дверь - его тренированное, сильное тело отзывается на это усилие привкусом самодовольства, когда петли поддаются еще сильнее и дверь просаживается внутрь. В щелях между полотном и косяками уже видна Молли, ее шаги в пыли на полу - в этой части дома посетителей совсем не бывает.
Рудольфус снова налегает, и дверь вылетает, проваливается вовнутрь - сперва медленно, но затем рушится на пол, поднимая облако пыли, с треском и грохотом.
Он расправляет плечи, находит взглядом женщину, смотрит тяжело, без признака узнавания, однако шагает к ней твердо, уверенно, расставив руки в пародии на сеть.
Ей не уйти.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (10 марта, 2018г. 19:51)

Тяжелый стул бьет его в грудь, но силы удара явно не хватает, чтобы нокаутировать Рудольфуса. Щепа, торчащая из спинки, царапает его под челюстью, но одного движения руки хватает, чтобы стул отлетел прочь, в кривой буфет, и осыпался на пол обломками.
Рудольфус дергает головой и ухмыляется - на сей раз не механически и бесконтрольно, а совершенно осознанно.
Ей больше некуда бежать, она загнана в угол, и хотя во всей позе, в лице и глазах Молли Уизли он читает протест и вызов, это уже в прошлом, таком же, как ее безопасность, ее победа.
Его поражение.
Все вышло бы проще, быстрее, безболезненнее, не будь между ними этой общей истории, не будь она настолько упрямой - но в этом случае он забыл бы о ней, едва все произошло, как забывал о тех, кто сдавался без боя, цепенея от страха.
Прыжок, рывок - и она снова в его руках, и теперь Рудольфус остро чувствует каждый миг, каждый ее удар, каждое движение сопротивляющегося тела.
Она безоружна, слишком слаба, а в охватывающем его безумии, в котором нет ничего святого, он мало чувствителен к боли, воспринимая ее как изысканную приправу подстать его дурным наклонностям - ей не оттолкнуть его, не избавиться, и это далеко не первая женщина, которую он возьмет силой, и Рудольфус наваливается, впечатывая ее спиной в старую мойку под протестующий скрип, всовывая колено между ее бедер, опуская тяжелую руку на горло.
Его пальцы сжимаются в железной хватке - ему нет необходимости оберегать ее внешность, это не его заботы. Горло проминается, усиливая ощущение, что перед ним не живой человек, не создание из плоти, и это внезапное ощущение - совсем не то, и Рудольфус наклоняется, изворачивается, чтобы оказаться ближе, пока прямо перед ним не оказывается ее плечо, обтянутое тонкой тканью летнего платья.
И он кусает, вонзая зубы в эту плоть перед его лицом, чувствуя упругое сопротивление, тепло кожи, дрожь, прошедшую по телу - не то своему, не то ее.
Это ближе к желаемому настолько, что он сжимает пальцы еще сильнее, забывая о том, что недавно еще одна мысль о сопротивлении его возбуждала. Сейчас все это лишнее - достаточно одного ее хрипа, вкуса пропитанной его слюной ткани, тепла тела.
Рудольфус вжимается еще сильнее в ее живот, сжимает пальцы, чтобы придушить - больше он не даст ей вырваться, время игр истекло.

Он едва успевает развернуться, и то больше уловив этот отчаянный рывок ее тела своим, чем в самом деле ожидая отпора, но даже так, даже с разворотом, колено Молли попадает в цель, и ощутимо.
Рудольфус трясет головой, и в ухе перестает гудеть, расцепляет пальцы - рыжая сука пользуется этой возможностью, но не только ради того, чтобы вдохнуть, для агонию. Она кричит - да скорее уж, хрипит, и он чувствует ладонью напряжение ее горла перед тем, как сомкнуть хватку снова.
И задерживается.
Она выкрикивает не просьбу отпустить, не мольбу, не проклятие.
Она выкрикивает имя.
Не его имя.
Здесь, где нет никого, кроме них двоих, где никого и не будет, на этой заброшенной кухне, она зовет своего ублюдка-мужа.
Вместо того, чтобы вновь сомкнуться на шее, пальцы Рудольфуса сжимаются в кулак.
Он бьет ведьму в лицо, впечатывая костяшки в податливую плоть с тихим хрустом, с таким же наслаждением, с каким чуть позже будет вбиваться между ее ногами.
Этот удар он уже не сдерживает - охватившая его ярость не знает узды, не знает границы.
Она не смеет звать другого.
Не смеет звать Уизли именно тогда, когда Рудольфус наконец-то взял восстановление верного порядка вещей в свои руки.
Разворачивая Молли спиной к себе, он вцепляется в волосы на ее затылке, оттягивает, прижимая ее бедра к мойке своими, и с силой опускает ее голову вниз, сбивая кран, покрытый ржавчиной из-за подтеков воды. Металл скрежещет, а Рудольфус коленом давит между ногами Молли, пинками раздвигая ей ноги, наваливается ниже, задирая сзади подол ее платья.
У него яйца все еще сводит от боли - это пройдет, но даже эта задержка сводит его с ума.
Он снова прикладывает ведьму лицом об мойку, снова рывком дергает ее волосы на себя, заставляя прогнуться, тянуться за его рукой, чтобы не лишиться волос.
- Еще раз издашь этот вой, и я откушу тебе язык, тупая сука, а потом затащу наверх, наложу Империо и заставлю не просто раздвинуть ноги, а благодарить меня за это - так ты хочешь? Этого?! - ее спина прижата к его груди, совсем близко - шея, где уже проступают следы его пальцев. Рудольфус прижимается ртом к этим следам, чувствуя языком дрожь ее горла, ее страх, ее желание жить - и отчаяние.
Ее волосы будто темнеют, мокрой медью обвивают его кулак, липнут к лицу, и он вдыхает этот сумасшедший, возбуждающий коктейль с ее кожи. Он знал, всегда знал, как она будет пахнуть для него - ржавчиной, отчаянием и победой.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (11 марта, 2018г. 18:34)

Оскорбления его оставляют равнодушным - сейчас оставляют, потому что оскорбления - это признак отчаяния, знак того, что ей не за чем укрыться, кроме как за пустыми словами, попытками оттолкнуть его хотя бы так.
Приходит мысль о Силенцио. Приходит и уходит, потому что это слишком чистенькая, слишком разумная мысль, как будто он хочет уйти от того, что в самом деле здесь происходит.
Силенцио - не для него, он хочет, чтобы она кричала, чтобы стонала от боли, чтобы реагировала на каждое его движение. Будь его прихотью ее безответность, он б убил ее еще наверху, но ее безвольное, несопротивляющееся тело, обмягшее под ним - не то, мысли о чем преследовали его с Хогвартса.
Пусть остается в сознании, без милосердного Империо, пусть оскорбляет его - пусть пройдет вместе с ним через каждое мгновение, которое она ему задолжала.
Она крупнее Беллатрисы - но не настолько, чтобы это имело какое-то значение для Рудольфуса, едва разменявшего четвертый десяток, все еще держащего себя в квиддичной форме, не брезгующего применением силы.
Удерживая раскрытой ладонью ее затылок, пригвождая к краю мойки, Рудольфус быстро расправляется с ее тряпками, расстегивает ремень, пуговицы на своих штанах. Рукав его рубашки на руке, которой он прижимает голову Молли, ползет вверх, обнажая край Темной Метки - хвост змеи, теряющийся под манжетами.
Содрав с нее белье, собрав в кулак подол ее юбки, вминая кулак в поясницу, Рудольфус подается вперед, сгибая ноги в коленях, чтобы компенсировать разницу в росте, пинком сапога по щиколотке придерживая ноги Молли разведенными.
Она, конечно, сухая.
Ему, конечно, плевать.
Это небольшое физическое сопротивление, уже не играющее никакой роли, имеющее отношение к той части Прюэтт, которая Лестрейнджа не интересует и которая принадлежит Уизли, он вообще едва замечает, переполняемый яростным восторгом.
Наваливаясь сильнее, резче, слыша и чувствуя, как содрогается и скрипит мойка, Рудольфус берет свое - обещанное и предательски отнятое - забывая и о жене, и о том, что должен избегать возможности быть арестованным или даже обвиненным в чем-либо противозаконном. Сейчас, когда Организация перешла к активным действиям, он не имеет права привлечь к себе внимание Аврората, каким бы малоотносящимся к деятельности Пожирателей Смерти не было обвинение. Метка на его предплечье свяжет его с теми Знаками Мрака, которые реют над домами с мертвыми членами семье или самими магами, продвигающими законы, противоречащими планами Темного Лорда. Никаких арестов, знает каждый, отмеченный Меткой.
Никаких арестов - лучше смерть. Лучше смерть, чем попасть живым в руки авроров и заговорить.
И Рудольфус осторожен, как мог бы быть осторожен хищник: он убивает всех, кто может свидетельствовать против него, оставляет лишь трупы, прислушивается к тому, что говорят в Министерстве и прикармливает этого здоровяка Арна из контроля и постановления на учет.
Только вот смерть была бы слишком быстрой расплатой для Молли Прюэтт - давно уже Уизли.
Когда-нибудь, без сомнения, он ее убьет - и передаст с рук на руки ее растерзанный труп ее мужу, чтобы ублюдок знал, понял, от кого и по какому поводу этот подарок...
От этой мысли, от запаха крови, от сопротивления, которым все еще полна Молли, Рудольфус кончает - и это еще лучше, чем он себе представлял, лучше, чем с любой рыжеволосой шлюхой из борделей, которые сквозь пальцы смотрят на жестокость Лестрейнджа, если золото льется рекой.
Когда-нибудь, растягивает удовольствие Рудольфус, тяжело наваливаясь на Молли, содрогаясь в ней, избавляясь до капли от этой одержимости и зная, что не сможет избавиться полностью, он принесет ее тело ее мужу и бросит перед ним, наслаждаясь каждым выражением на физиономии рыжего ублюдка.
Когда-нибудь, но не сейчас. Позже - когда вытрахает эту суку полностью.
Ему больше чем понравилось - та блаженная пустота в голове, откуда вымарались мысли о жене, о чем бы то ни было, становится все недостижимее с каждым днем: ни алкоголь, ни кровавые, жестокие рейды уже не помогают так как раньше, зато сейчас он будто заново родился.
Не так уж сложно будет выслеживать Молли впредь - когда ему захочется.
Пусть еще поживет, он успеет ее убить - и ее, и ее выводок. Пожалуй, его старый недруг предатель крови Артур Уизли заслуживает того, чтобы однажды вернуться из Министерства и увидеть Метку над домом.
- Не вздумай сейчас что-нибудь выкинуть, - предупреждает он, выпрямляясь и застегиваясь, а затем, без следа от миролюбия, которое не посещает его даже посл секса, дергает на ноги и Молли, накручивая на кисть ее волосы.
Не обращая внимания, может ли она вообще передвигать ноги, тащит ее обратно наверх, на ходу продумывая план - ему нужна его волшебная палочка, и лучше бы ей не упрямиться, пока он не передумал оставлять ее в живых.

Ее ногти пропахивают ему руку до крови - вот ведь рыжая сука, пустила кровь и ему.
Пьянящий восторг накатывает снова, только усиливается с каждой ее угрозой, каждым обещанием смерти во взгляде. Она все еще не сломлена.
Когда он придет за ней в следующий раз, она снова окажет сопротивление.
Рудольфус, не склонный к рефлексии, не понимает и не осознает этого за собой, но его подстегивает сопротивление, оно и лежит в основе его одержимости Молли Прюэтт. Она ускользнула в прошлом - и это не давало ему забыть о ней в первую очередь, накладываясь на воспоминания о ее высокой внушительной груди, широких бедрах и рыжих волосах.
Ему было бы недостаточно ее трахнуть - ему нужно было сделать это именно так: грубо, против воли, не то мстя, не то наказывая за побег.
Он останавливается, ища в ее лице подтверждение ее же словам. И находит.
Рудольфус готов поклясться, что находит.
И да, он слышит.
На этот раз он замахивается.
Ей все равно потребуется сводить следы от встречи с ним.

Наверх они поднимаются без приключений, разве что куда дольше, чем спускались.
Рудольфус вновь швыряет Молли в комнату, находит волшебные палочки. Оглушает женщину Петрификусом и вызывает Макнейра - тот не подает и вида, что удивлен встречей с бывшей однокурсницей. Уолден никогда не задает лишних вопросов и сводит синяки, царапины и ссадины на теле Молли с хирургической точностью, с которой делает все, за что берется. Она - предательница крови в его глазах, но, что важнее, он признает право Лестрейнджа распоряжаться ее жизнью.
Когда дело кончено, Макнейр уходит - такой же собранный, равнодушный, скрупулезный. Он верит Рудольфусу так же, как тот верит ему: если Молли Уизли пока жива, значит, так тому и быть.
Если его и наводят на мысли потеки на бедрах женщины, он оставляет это при себе: Рудольфус никогда не скрывал от Макнейра своих забав, и тот платил ему взаимностью.
Вновь оставшись наедине с Молли, Рудольфус, уже решивший, как растянуть удовольствие, подходит ближе к кровати.
Сейчас, когда она лежит как труп, она его не привлекает - и он потирает расцарапанную руку, оживляя в памяти волнующие моменты их встречи.
Ухмыляется дико, даже бешено.
- У меня есть для тебя кое-что еще, сука.
Обливиэйт - грубый, топорный - бьет Молли в лицо.
И, уже аппарировав вместе с ней в Лондон, неподалеку от того места, где он ее догнал, Рудольфус снимает Петрификус, опускает ее палочку ей в карман и подновляет чары Забвения, чтобы тут же исчезнуть с места - и из ее памяти, оставив после себя приступы головной боли, незапоминающиеся кошмары и ребенка.

О господи.
Молли Уизли выглядела как женщина, в прошлом которой просто не могло быть какой-то серьезной беды, касающейся лично ее. Вот же выводок здоровых детей, домашний обед, уютный обустроенный дом, что там еще высматривать в ее прошлом. Но с того момента, как в ее воспоминаниях появился Рудольфус Лестрейндж, было ясно, что беда была. Энгус еще успел подумать, хорошо, что он не отправил Августу смотреть на это.
Это было не первое воспоминание об изнасиловании, которое он просматривал, чего стоила одна только Итон. Но это было слишком контрастно, после ужина, после разговоров с Артуром о штепселях и садовых гномах - оказаться в сознании женщины, которую бьют головой о мойку в задрипанном доме. Даже если он привычно сохранял нужную дистанцию - как-то слишком, словно воспоминание набрало силы после того, как годами пыталось прорваться наружу. Зараза.
Едва досмотрев, он принялся за работу: воспоминание, вырванное из канвы событий криворуким заклинанием Лестрейнджа, предстояло вернуть на место, приглушить яркость красок и цветов, убрать лишние гадостные детали, оставить только главное: Молли сопротивлялась до последнего, но Лестрейндж был сильнее. Видит бог, ей понадобится это оправдание хотя бы для самой себя. И по крайней мере, она больше не увидит эту сцену так, словно все произошло минуту назад.
Если бы Артур не сказал, что они оба дескать хотят знать, Энгус предпочел бы вообще все стереть к чертям.
Лето относительно неплохого семьдесят девятого, когда все еще были живы - где-то там воспоминание встало на место, между походами Молли на рынок и возней с детьми. Энгус еще раз убедился, что ликвидировал все последствия бездарного Обливиэйта, бегло просмотрел на год вперед, только чтобы убедиться, что не было других эпизодов - и их, слава богу, не было.
Он осторожно разорвал контакт, не зная, что сказать. Он несколько минут назад обещал Молли Уизли, что ничего страшного в ее памяти не покажут, и теперь чувствовал себя обманщиком из-за этого и из-за того, что проблема не решилась. Проблема, напротив, проявилась в полный рост.
Молли закрыла лицо руками. Энгус в ступоре медленно думал, как бы понезаметнее убраться отсюда, чтобы не напоминать, что теперь у ее изнасилования есть свидетель. Кажется, никак. Он чувствовал взгляды Артура и Августы, но не хотел к ним оборачиваться. Когда Молли отняла руки от лица и заговорила, он кивнул и удержался от дежурного "мне очень жаль". Ему действительно было очень жаль, но это ничего не меняло.
Ступор прошел, только когда Молли, пошатываясь, двинулась вверх по лестнице. Энгус повернулся к Артуру.
- Иди за ней. Живее.
Будет гораздо лучше, если он услышит все от жены, а не от постороннего. Варианты реакции могли быть разными, но... это же Артур Уизли. Он любит жену. Если Энгус еще что-то понимал в людях, Артуру можно было доверить женщину в таком состоянии и не бояться, что он усугубит.
Трансфигурированное кресло Молли теперь казалось каким-то нелепым. Энгус привел его в прежний вид и бесшумно придвинул к столу, вернул на место свой стул. Только после этого он снова взглянул на Августу и вполголоса сообщил:
- Все не очень хорошо.

[nick]Molly Weasley[/nick][status]Мать-героиня[/status][icon]https://d.radikal.ru/d25/1803/41/495076070b0b.png[/icon][sign]Лучшие пироги Британии![/sign][info]<b>Молли Уизли, 46^y.o.</a></b><br><i>домохозяйка</i>[/info]Чувство вины мешается в Молли со стыдом, и, что совсем уж неправильно, с обидой на Артура, как будто он должен был суметь ее спасти, защитить от Рудольфуса Лестрейнджа. Она пытается доказать себе, что Артур не мог, он не знал, не мог знать. Она пытается напомнить себе о долгих годах счастливого брака. О том, что после всего этого они жили, и жили хорошо, чудесно жили… у них родилось после этого двое чудесных детей, Рон и Джинни, и они еще несколько дней назад всерьез задумывались, а не порадовать ли себя еще одним малышом…
Она должна думать об этом – об их семье, об их детях.
Должна… Но съеживается под ласковыми прикосновениями Артура, пытается ускользнуть от них, потому что перед глазами все еще стоит лицо Рудольфуса Лестрейнджа. Это было так давно и все же, как будто сегодня.

- Ох, нет. Не дети, Артур, не дети, - тихо, безутешно говорит она, отворачиваясь, пряча глаза.
Ей надо побыть одной. Это не та беда, которую можно разделить с Артуром, и как-то он еще сумеет со всем этим справиться? Артур сильный, наверное, только она одна знает, сколько в нем этой тихой силы, сколько в нем истинного мужества, но все же это удар в самое больное, самое сокровенное.
Мысли о муже помогают ей немного всплыть на поверхность, порвать паутину прошлого, и дверь их спальни – вот она, рядом. Там темно и тихо, покрывало и подушки пахнут фиалковым корнем, стены помнят много разговоров, откровенных, долгих. И о плохом, и о хорошем. Молли тянет Артура туда.

Она собирается сесть на край постели и, собравшись с силами и смелостью рассказать мужу обо всем. Это ее долг и это ее право – быть честной и искать утешения у самого родного ей человека. Собирается…
Но, едва за ними закрылась дверь, Молли разрыдалась – безудержно, горько, оглушенная тем, что ей открылось и тем, что теперь им с этим как-то жить. И дети… дети не должны ничего знать. Джинни – она такая впечатлительная девочка. И Рон… Они сразу заметят, что с родителями что-то не так!
- Все плохо, Артур, все так плохо! Прости, милый, я подвела тебя…
Полные плечи вздрагивают, слезы текут, их не остановить, как Моли ни старается.
- Это Лестрейндж, Артур, проклятый Лестрейндж…

Медленно, путанно, через всхлипы, через вспышки отчаяния, она начала рассказывать мужу о случившемся, а внутри собирался в тугой комок страх перед тем, что теперь будет. И «Нора» впервые казалась ей чужой и враждебной, словно отвергая, словно обвиняя…
А еще в голове сидела раскаленной иглой какая-то мысль, связанная с детьми, с младшими… но потрясенная открывшейся правдой Молли пока не может ее ухватить.

Отредактировано Emmeline Vance (12 мая, 2018г. 14:12)

[nick]Arthur Weasley[/nick][status]предатель крови[/status][icon]http://s3.uploads.ru/UGban.jpg[/icon][sign]Воспитал собственную квиддичную команду.[/sign][info]<b>Артур Уизли, 46^y.o.</a></b><br><i>начальник Отдела по борьбе с незаконным использованием изобретений магглов (и к самим магглам)</i>[/info]
Артур вошел в спальню вслед за женой, бездумно прикрыв дверь - он не боялся, что у их разговора будут свидетели, просто не мог думать еще и об этом, а затем замер, вздрагивая от каждого рыдания, которыми разразилась Молли. Она ничего не могла сначала сказать - не хватало воздуха, а он молча стоял перед ней, ожидая самого худшего, боясь того, что мог услышать.
Не с детьми. Беда не с детьми - но отчего тогда Молли рыдает так, будто сердце ее разрывается на части?
Артур несколько раз поднял руку, чтобы попытаться утешить жену, но рука падала вниз еще до того, как он касался плеча женщины, как будто прикосновение могло убить ее, как будто он не хотел слышать то, что заставляло Молли так рыдать.
Только его желания сейчас не играли никакой роли. Сейчас вообще ничто не играло роли кроме того, что у них беда.
В Нору пришла беда и, хоть и с опозданием, он столкнулся с ней лицом к лицу.
Может, все эти головные боли и приступы слабости и были предостережением, но теперь осиное гнездо было разворошено и Артур Уизли мог только ждать. А еще мог сцепить зубы, сказать себе, что нет ничего, с чем бы они не справились, а потом поверить в это самому.
И он сцепил зубы, усадил захлебывающуюся рыданиями Молли на кровать - на их супружескую кровать, где они зачали всех своих семерых детей, где делились планами, радостями и горестями - и отвел с ее лица прилипшие к мокрым щекам пряди волос, нежно гладя щеки, касаясь подбородка, висков.
Он промолчал, не стал уверять ее, что подвести она его бы не смогла - просто дал ей высказаться, и, даже если пока она рассказывала то, что и сама заново узнала только что, в мыслях Артура и мелькнуло пару раз, что он должен оборвать ее рассказ, остановить ее, не слушать, ему достало и мужества, и любви, чтобы выслушать все, до последнего слова.
Достало мужества не измениться в лице, не отпрянуть от Молли, не закрыть лицо руками, чтобы скрыть слезы, которые пришли к нему вместе с гневом, вместе с непониманием - как же так. Как это могло случиться с ними. С ней.
Жена замолкла, и тишина, прерываемая их дыханием, показалась ему лишенной воздуха - этаким вакуумом, с которым так носятся магглы.
Артур снова погладил Молли по щеке, медленно и вдумчиво, как будто она была хрустальной, подаренной на свадьбу теми ее родственниками, которые признали ее брак с Уизли. Каждое движение давалось ему с невероятным трудом: он будто постарел разом на десять, двадцать лет, а в горле стояли слезы.
- Когда... Когда это случилось? - спросил он глухо, и этот вопрос, поначалу показавшийся ему пустым, заданным лишь для того, чтобы заполнить паузу, неожиданно приобрел новую глубину, ужасающую, роковую. - Когда это случилось, родная? Почему он стер тебе память?
Не потому что не хотел, чтобы она рассказала  хоть кому-то, о нет. Артур помнил Лестрейнджа по Хогвартсу, помнил, что предшествовало их с Молли побегу и спешному браку. Если бы Лестрейндж хотел отомстить, он оставил бы изувеченный труп Молли на пороге Норы дожидаться Артура из Министерства - при этой мысли Уизли замутило.
Вместо этого...
Разве что месть была в другом. Не в смерти Молли.
Артур сжал пальцы Молли, бережно поднес их к губам, пряча от нее глаза, пряча безумный вопрос.

Лестрейндж.
Августа прищурилась и провела внутреннюю работу с собой. Эмоционально ее скорее накрыло куполом, чем взорвало. Она могла бы сейчас подойти к зеркалу, накрасить губы и в процессе выдать что-то вроде "Ну так и знала" или "Кто же еще". С другой стороны внутри что-то злилось и запело старую, надоедливую песню. Мотив незамысловатый, текст что-то вроде постоянно повторяющегося вопроса "почему-почему", а дальше - "он никак не сдохнет?". Она много раз размышляла обо всех Лестрейнджах, и это всегда было нездорово. То есть то, что они сделали ей, она представляла, умножая во сто крат, при чем всегда оставляла кого-то наблюдать. Как наблюдала она.
Теперь выходило, что от Лестрейнджа пострадали и Уизли. Августе было все равно, что он сделал. Убил, вероятно, еще кого-то. Но это, правда, было не важно. Заодно припомнилось очень кстати, что Энгус мог убить одного из ублюдков и не убил. Августа надеялась, что он не заметил этот взгляд, хотя не то, чтобы она собиралась сочувствовать и ему, раз уж не позволяла этого себе с Уизли. Ей захотелось оказаться подальше отсюда и лучше в одиночестве. Такие эмоциональные проблемы она предпочитала решать сама. Собственно, любые проблемы было лучше решать самой.
Завтра приедет Невилл, сказала она себе, и на нем это никак не отразится.
Хотела было попрощаться с Энгусом, но не смогла выдавить из себя ни слова. Он мог быть хоть миллионы раз не виноват в произошедшем, но вряд ли это бы поправило ее настроение и сделало его лучше в ее глазах. Августа молча аппартировала, надеясь, впрочем, слабо, что завтра его лицо не вызовет у нее столько же необоснованных претензий, сколько сейчас.

[nick]Arthur Weasley[/nick][status]предатель крови[/status][icon]http://s3.uploads.ru/UGban.jpg[/icon][sign]Воспитал собственную квиддичную команду.[/sign][info]<b>Артур Уизли, 46^y.o.</a></b><br><i>начальник Отдела по борьбе с незаконным использованием изобретений магглов (и к самим магглам)</i>[/info]
Ответ жены его радует - это хорошо, что она не знает. И хорошо, если не будет задумываться об этом. Достаточно и того, что Артур будет думать о возможных причинах милосердия Рудольфуса Лестрейнджа.
Острое желание, почти потребность, чтобы местонахождение Рудольфуса Лестрейнджа - Азкабан ли, маггловский ли ад - было известно, топит Уизли. Он отправился бы куда угодно, с позволения Боунс или нет, но нашел бы Лестрейнджа, чтобы спросить. И заставил бы его заговорить, заставил бы ответить.
Но куда отправляться?
Где искать?
Артур прячет дрожь в руках, сильнее сжимая мокрые от слез пальцы жены, снова целует ее ладонь, и когда поднимает голову, надеется, что выглядит как обычно. Ему инстинктивно кажется, что Молли нужно это, нужно знать, что между ними ничего не поменялось, что в Норе ничего не поменялось и не поменяется, несмотря на то, что они узнали. Артур боится, что это не так, что что-то все же изменилось - но тем сильнее его желание скрыть саму возможность этого от Молли.
Вот злая ирония - он никогда и подумать не мог, что столкнется с проблемой, подобной этой, а потому совершенно не знает, даже не предполагает, что делать, да и мудрено ли! Нет никаких брошюр, никаких министерских курсов на тему того, что делать и как себя вести, если вашу жену изнасиловал преступник и старый враг - и Артур полагается только а свою любовь к жене, которая все еще здесь, которая и дает ему силы держать Молли за руку сейчас. Если бы еще и ее любви к нему хватило!..
- Не будем говорить, родная, как скажешь, - Артур соглашается с женой. Он часто соглашается с Молли - и не делает из этого трагедию, не чувствует себя подкаблучником. Ему повезло, его моллипусенька мудра и удивительно прозорлива, и сейчас он тоже знает, что она права - нужно дать этому улечься.
- Я провожу, не беспокойся об этом. Энгус наверняка и сам понял, что...
Артур замолкает, подыскивая слова - кажется, впервые ужин в Норе обернулся такой катастрофой, и остается рассчитывать лишь на такт гостей.
- Я только обсужу с ним кое-что - договорюсь и останусь завтра дома, побуду с тобой. Петерсон справится, если не случится ничего из ряда вон выходящего, это не страшно. Провожу и сразу же поднимусь к тебе, родная. Принесу твое лекарство, вдруг мигрень усилится. Приляг, я быстро.
Он не станет делать вид, будто ничего не произошло - не станет смотреть, как Молли спускается к гостям, предлагает отрезать еще по куску окорока, вымучивает улыбку, расспрашивает Августу или Энгуса о том, как у них дела. Никто не заслуживает такого, а тем более - его любимая Молли. Они, хвала Мерлину, от этого и сбежали тридцать лет назад - от необходимости изображать счастье, которого не чувствуют, и никакому Лестрейнджу не заставить их притворяться.
- Я люблю тебя, Молл, - уже от порога говорит Артур, впервые за много лет называя жену так, как звал ее в Хогвартсе. - Этого ничто не изменит. Надеюсь, ты помнишь об этом.

Спустившись, он огляделся. С лестницы открывался отличный вид на входную дверь и вешалку, с которой исчезла мантия Августы Лонгботтом. Ну что же, значит, она не хлопочет на кухне, дирижируя палочкой и заставляя посуду мыться.
Зато О'Рейли выглядел несколько потерянным - впрочем, Артур предполагал, что сам выглядит еще хуже.
- Нам очень жаль, что все прошло так... так, - привычно объединив себя и Молли этим счастливым "мы", Артур не слишком преуспел в остальном: ему самому извинения показались надуманными и неискренними. - Хотите выпить? Вина? Чая? Домашней настойки?
И, потому что он этим предложением выпить хотел задержать О'Рейли, если тот тоже собрался немедленно покинуть Нору, Артур спросил, не переводя дыхания:
- Вы увидели в ее воспоминаниях, почему он это сделал? - Уточнять, кто он, было излишним, и Артур хотел не соболезнований или ужасных деталей, а ответа. - Почему именно Молли? Зачем стирать память?
Вряд ли, конечно, Рудольфус Лестрейндж - имя отозвалось памятным набатом - потратил время на то, чтобы произнести целый монолог, раскрывая свои мотивы, но Артур цеплялся за любую вероятность того, что дело было не в месте ему. Что это не он подверг Молли чудовищной каре за то, что она выбрала побег с ним, как будто мало ей было год за годом балансировать на границе между бедностью и настоящей бедностью, мало было осуждения родственников, домашней работы.

[nick]Arthur Weasley[/nick][status]предатель крови[/status][icon]http://s3.uploads.ru/UGban.jpg[/icon][sign]Воспитал собственную квиддичную команду.[/sign][info]<b>Артур Уизли, 46^y.o.</a></b><br><i>начальник Отдела по борьбе с незаконным использованием изобретений магглов (и к самим магглам)</i>[/info]
- Виски, да, виски, - ухватившись за поиск бутылки, Артур попытался спрятаться за такими домашними хлопотами и не обращать внимания на накрытый для гостей стол, к которому все потеряли аппетит.
И вот так, спиной к Энгусу, выслушал все остальное.
И только затем развернулся, неся к столу бутылку - не сокровище, но неплохой стандарт.
Горлышко звякнуло о пододвинутую рюмку, Артур некоторое время смотрел, как льется виски, а затем пододвинул и еще одну - он, пожалуй, тоже не откажется выпить.
- Это хорошо, - пусто сказал, потому что надо было ответить. - Хорошо, что не повторял.
На самом деле, ни черта это не было хорошо, и Артур лишь пытался убедить себя, что если Молли столько лет страдала от приступов мигрени из-за одно-единственного Обливиэйта, то что с ней было бы после нескольких. И думать о том, что скрывали бы эти несколько Обливиэйтов, он себе запретил.
- Я спрошу у нее, - забыв о том, что виски предлагалось главным образом Энгусу, Артур выпил свою рюмку, закашлялся, но перестал чувствовать себя деревянным человечком. - Спасибо за предложение, нет, правда, спасибо.
Предложение было щедрым - и наверняка незаконным: по крайней мере, воздействия на память обычно проводились с санкции Министерства, и хотя все полномочия у Энгуса на эту операцию были, им пришлось бы отразить и повод, и проведенную работу в документах.
Или нарушить закон.
И то, что Энгус предлагал сделать это, ни словом не обмолвившись о формальной процедуре, было очень по-дружески.
- Но мне не нужно. Даже если Молли захочет, я - нет, - через силы договорил Артур, подливая себе еще виски и, выпив, убрал рюмку: он нужен Молли, чтобы пережить все это, сегодня, завтра, послезавтра, но особенно сегодня, и должен быть сильным и уж точно трезвым. - Я хочу помнить.
Прозвучало как-то глупо - как будто он хочет помнить, что его жену изнасиловал окончательно взбесившийся старый недруг, но Артур снова повторил:
- Хочу помнить. Понимаешь? - он заглянул в лицо О'Рейли, как будто в самом деле искал там понимания. - И когда всех этих сволочей снова схватят и отправят к дементорам, я хочу знать, что все закончилось.
Более того, он хотел приложить руку к тому, чтобы это случилось как можно быстрее - но Энгус не состоял в Ордене, а потому едва ли мог ожидать от министерского чиновника средней руки подобных заявлений, поэтому Артур только покачал головой: не будучи ни жестоким, ни мстительным по своей природе, он впервые чувствовал нечто, похожее на злость. Злость на тех, кто позволил Лестрейнджам и прочим ускользнуть от Поцелуя еще в восьмидесятых.
Как будто они могли исправиться. Как будто могли измениться в Азкабане.
- Глупо было, да? Почему мы все были так уверены, что они навсегда останутся в тюрьме? - вырвалось против воли. С самой осени Артур задавался этим вопросом - и вопросом о том, почему никто не верил Альбусу и Гарри, когда пошли первые слухи о возвращении Того-кого-Нельзя-Называть.

[nick]Arthur Weasley[/nick][status]предатель крови[/status][icon]http://s3.uploads.ru/UGban.jpg[/icon][sign]Воспитал собственную квиддичную команду.[/sign][info]<b>Артур Уизли, 46^y.o.</a></b><br><i>начальник Отдела по борьбе с незаконным использованием изобретений магглов (и к самим магглам)</i>[/info]
Вряд ли Энгус имел в виду, что согласен с принятым Артуром решением помнить все, но Артур остановился на этом варианте: они не были особенно близки, хотя, наверное, при некоторых условиях могли бы и сдружиться - по крайней мере, поначалу вечер точно шел хорошо и Артур в самом деле был рад показать начальнику свою коллекцию штепселей - но сейчас кроме виски, которое не было хорошей компанией, здесь был только Энгус, и даже такого его ненавязчивого понимания хватило, чтобы Артур за бутылкой больше не тянулся.
Зато потянулся за чистой тарелкой и вилкой. пододвинул поближе плетеную корзиночку с домашним хлебом. Корзинка, зачарованная так, чтобы хлеб в ней не черствел куда дольше обычного, нравилась и ему, и Молли - и всегда выставлялась на стол в особо торжественных случаях.
- Мы подумаем, - пододвигая тарелку Энгусу, согласился Артур, размышляя над тем, что сказал О'Рейли. Конечно, тот был прав - да и смешно было бы думать, что он сможет таить от Молли такую тайну. Но что, если она захочет забыть? Стереть все, да еще и с меньшим риском, без неприятных сопутствующих эффектов вроде мигреней?
Тогда придется забыть и ему, здесь Артур не сомневался. Раз Энгус предупреждает о том, как это работает, ему не останется ничего другого, кроме как поступить так же, как поступила Молли - и все же... Он хотел помнить, в самом деле хотел.
Чтобы не дать себе поддаться человеколюбию потом, позже. Чтобы не дать себе впасть в наивную уверенность, что люди могут измениться, могут исправиться. Что все достойны второго шанса.
Что-то ожесточенное поднялось в нем тошнотной горечью, заглушая привкус виски в горле - но с последними словами Энгуса стало и вовсе невыносимым.
- Дело не только в побеге, -  осторожно сказал Артур, думая о Сириусе - и о том, что кто-то где-то прямо в этот момент мог думать о Сириусе так же, с той же ненавистью, с которой он, Артур, сам только что думал о Лестрейндже. - Макнейр не был осужден, да мало ли, кто еще. Кто еще из них остался и сделал все, чтобы вытащить остальных, когда пришло время, когда представилась возможность - а все потому что мы хотели сохранить...
Артур снова взглянул на рюмку Энгуса, потер лоб, сел напротив, но налил себе на этот раз только вина, и то совсем немного, раз уж в бутылке все равно оставалось.
- Что-то от старых времен, - закончил он наконец. - Каково теперь тем, кто принял это решение пятнадцать лет назад. Знать, что это все повторяется из-за них.
Дамблдор, подумал он ни к месту. Дамблдор знал, что Тот-Кого-Нельзя-Называть вернулся.
- Никто не поверил Гарри Поттеру, когда тот говорил о возвращении. Никто не верил Альбусу Дамблдору. А вы? Вы поверили?

[nick]Arthur Weasley[/nick][status]предатель крови[/status][icon]http://s3.uploads.ru/UGban.jpg[/icon][sign]Воспитал собственную квиддичную команду.[/sign][info]<b>Артур Уизли, 46^y.o.</a></b><br><i>начальник Отдела по борьбе с незаконным использованием изобретений магглов (и к самим магглам)</i>[/info]
- Эти мальчики и девочки убивали людей, - эти слова нелегко даются Артуру, который по природе не является ни мстительным, ни жестоким. Даже сейчас, когда разговор перестал напрямую касаться Лестрейнджа, ему приходится напоминать себе о тех, кто был убит или пропал без вести и так и не был найден в те страшные годы, окончившиеся Азкабаном для представителей многих семейств магической аристократии. Ему приходится напоминать себе о Марлен МакКинон, ее родителях и брате, приходится напоминать себе о Поттерах и Лонгботтомах. О Гидеоне и Фабиане.
Ему приходится вгрызаться в это воспоминания зубами, чтобы дать себе передышку, чтобы не думать о своей Моллипусеньке в лапах ублюдка Лестрейнджа, и эти воспоминания сейчас то, что нужно - они не дают ему сорваться, но и не дают проклюнуться сочувствию.
- Засадив их в Азкабан, сохранив жизни Бэгнольд будто бросила вызов - и им, и тем, кто остался на свободе, - ему раньше не была свойственная такая циничность, но сейчас Артур не хотел подбирать слова. - Ее вызов был принят, мы проиграли.
Чтобы отвлечься, Уизли силится представить себе ситуацию в масштабе - так, как ее и следует анализировать, так, как они говорят о ней в Ордене, но сейчас ему еще тяжелее сделать это, чем раньше. Он может думать только о том, что насильнику его жены была сохранена жизнь и что теперь он на свободе, взялся за старое и кто знает, как скоро он придет за Молли.
При этой мысли Артур дергается всем телом, и вилка тяжело ударяется о край тарелки.
Вот теперь ему кусок в самом деле не лезет в горло, как и вино, и он смотрит на Энгуса тяжело, мрачно.
- Мы могли бы быть готовы. К Хэллоуину. К Новому году. - У него пересыхает в горле и слова с трудом продираются сквозь то, что он хочет сказать, но не может. - Мы должны быть готовы. Теперь. Должны быть готовы.
Он хочет сказать много больше - о том, что больше не должно быть места милосердию, что пожизненные сроки больше не должны заменять поцелуй, что с тем, с чем они столкнулись снова, можно сражаться только Непростительными. Он хочет сказать, что если бы Фадж поверил Дамблдору, побег из Азкабана можно было предотвратить, и тогда Лестрейндж по-прежнему гнил бы в камере.
- Я подам прошение о переводе в Аврорат, - вместо этого говорит Артур. - Я знаю, я стар для стажера, но я ходил на те курсы самообороны в семьдесят девятом, я не безнадежен. Я хочу сражаться. Хочу быть в состоянии защитить свою семью. Хочу, чтобы наконец-то от меня хоть что-то зависело.